Тилль
Шрифт:
— А отчего же это они изволили, толстобрюхий ты мой? Их жалкое величество, их тупорылое величество с золотой короной услыхали обо мне на своем золотом троне, потому что я за вами послал. И не думай на меня замахиваться, шуту еще и не такое говорить дозволено, не знаешь разве? Если я не назову их величество тупорылым, то кто же? Кто-то ведь должен. А тебе нельзя.
Уленшпигель ухмыльнулся. Ужасная это была ухмылка, насмешливая и злая, а так как дальше толстый граф их разговора не помнил, он потратил полдюжины фраз на эту ухмылку, а потом целую страницу мечтательно описывал, как прекрасен,
Слова эти отражают не столько тогдашние ощущения молодого человека, сколько религиозные сомнения старика, о которых он с чувством и подробно пишет в другом месте мемуаров. В то же время, об одной детали, заставлявшей его краснеть и пятьдесят лет спустя, он умолчал из стыда. Собравшись около полудня во дворе, чтобы попрощаться с настоятелем и тремя изможденными монахами, походившими скорее, на приведения, чем на людей, они осознали, что забыли взять с собой лошадь для Уленшпигеля.
Да, никому из них не пришло в голову подумать: на чем, собственно, должен добираться в Вену человек, которого им велено было доставить. Здесь, разумеется, негде было купить или одолжить не то что коня, а даже и осла. Вся скотина, которую не успели съесть, давно разбежалась.
— Ну, значит, пусть за мной сидит, — сказал Франц Керрнбауэр.
— Не годится, — сказал Уленшпигель. При свете дня он выглядел в своей рясе еще более тощим. Он стоял, чуть клонясь вперед, щеки проваливались, глаза блестели в глубоких глазницах. — Император мне друг. Хочу отдельную лошадь.
— Я тебе зубы выбью, — спокойно сказал Франц Керрнбауэр, — и нос я тебе сломаю. Вот прямо сейчас. Посмотри на меня. Видишь ведь, что я зря не болтаю.
Несколько секунд Уленшпигель задумчиво смотрел на него снизу вверх, потом забрался сзади на его лошадь.
Карл фон Додер положил толстому графу руку на плечо и прошептал:
— Это не он.
— Что?
— Это не он!
— Кто не он?
— Мне кажется, это не тот, кого я тогда видел.
— Что?
— На рыночной площади. Что ж тут поделать. Мне кажется, это не он.
Толстый граф пристально посмотрел на секретариуса.
— Вы уверены?
— Не вполне. Много лет прошло, и он был тогда надо мной на канате. Какая уж тут уверенность!
— Давайте больше не будем об этом, — сказал толстый граф.
Настоятель благословил их дрожащими руками и посоветовал избегать больших городов. В Мюнхене из-за наплыва страждущих заперты ворота, туда больше никого не пускают, улицы переполнены голодными, колодцы загрязнены нечистотами. В Нюрнберге, где лагерь протестантов, та же картина. Говорят, что Врангель и Тюренн со своими отрядами приближаются с северо-запада, так что лучше всего пойти в обход через северо-восток, пробраться между Аугсбургом и Ингольштадтом. От Ротенбурга можно продолжить напрямую на восток, оттуда открыт путь в Нижнюю Австрию. Настоятель умолк и почесал грудь — казалось, обычный жест, но теперь, зная о власянице, толстый граф отвел глаза. По слухам, обе
— Спасибо, — сказал толстый граф, который почти ничего из сказанного не понял. Он не был силен в географии. В отцовской библиотеке стояла многотомная Topographia Germaniae Маттеуса Мериана, и несколько раз он с содроганием листал ее. К чему все это запоминать? Зачем путешествовать, если можно жить в центре, в самой середине мира, в Вене?
— Отправляйся с Богом, — сказал настоятель Уленшпигелю.
— Оставайся с Богом, — ответил шут с лошади. Обхватив за талию Франца Керрнбауэра, он выглядел до того слабым и сухощавым, что никак не верилось в его способность удержаться верхом.
— Однажды ты пришел к нашим воротам, — проговорил настоятель. — Мы приняли тебя, не спрашивая, какой ты веры. Более года пробыл ты с нами, а теперь покидаешь.
— Отличная речь, — сказал Уленшпигель.
Настоятель перекрестился. Шут хотел последовать его примеру, но как-то запутался — одна рука зацепилась за другую, и пальцы творили что-то не то. Настоятель отвернулся, толстый граф с трудом сдержал смех. Двое монахов открыли ворота.
Проехать им удалось немного. Через несколько часов на них обрушился такой ливень, какого толстый граф еще не видывал. Они соскочили с лошадей и укрылись под их брюхами. Вода бурлила, ревела, кипела вокруг, будто на них падало само небо.
— А если это не Уленшпигель? — прошептал Карл фон Додер.
— Два неразличимых предмета, — сказал толстый граф, — суть один и тот же предмет. — Или это Уленшпигель, нашедший прибежище в монастыре Андекс, или человек, нашедший прибежище в монастыре и называющий себя Уленшпигель. Бог знает правду, но покуда он не вмешивается, разницы нет.
В этот момент вблизи послышались выстрелы. Они вскочили в седла, пришпорили коней и понеслись по полю. Толстый граф тяжело, со свистом, дышал, у него болела спина. Дождь бил в лицо. Целая вечность прошла, пока драгуны наконец не остановили лошадей.
Толстый граф спешился, еле держась на неверных ногах, и потрепал шею своей лошади. Она вытянула губы и фыркнула. Слева текла речка, справа высился нетронутый лес, какой им не встречался с Мелька.
— Это, должно быть, Штрайтхаймские угодья, — сказал Карл фон Додер.
— Тогда мы слишком далеко зашли на север, — сказал Франц Керрнбауэр.
— Ни в жизни это не Штрайтхаймские угодья, — сказал Штефан Пурнер.
— Да что же это еще может быть, — сказал Карл фон Додер.
— Ни в жизни, — сказал Штефан Пурнер.
Тут вдали раздалась музыка. Они затаили дыхание и прислушались: дудки и барабаны, веселый марш, ноги так и запросились в пляс. Толстый граф поймал себя на том, что плечи его дергаются в такт.
— Убираемся отсюда, — сказал Конрад Пурнер.
— Не на лошадей! — прошипел Карл фон Додер. — В лес!
— Осторожность не помешает, — сказал толстый граф, пытаясь хотя бы сделать вид, что это он тут распоряжается. — Наша задача — оберегать Уленшпигеля.
— Бедные вы ослы, — вздохнул Уленшпигель. — Дурьи головы. Это мне вас оберегать придется.