Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— А может быть, хвостатые младенцы рождаются быстрее, — засмеялся дон Гонсалес.
— Шуточки! — фыркнул магистр богословия.
— А мне нравится наша жизнь самаркандская, — вздохнул, потягиваясь, дон Гомес. Он уже расправился со своим завтраком и явно не прочь был его повторить. — И не знаю, чего это вы решили ограничить себя в еде. Вкусно же! Конечно, не сравнить с нашими родными блюдами, но и…
— Вот они откормят нас, как поросят, а потом зарежут, — озираясь по сторонам, пробормотал дон Альфонсо. — Будет тогда вам вкусно.
— Так уж и зарежут, — фыркнул дон Гомес. — Какой им смысл?
—
— Что — китайцы?
— Ведь их поначалу тоже страшно закармливали и поили вином, а теперь они все сидят в тесном узилище, питаясь объедками. Помните, что сказал сеньор? Сначала он захватит Китай, а потом придёт завоёвывать Испанию. Так, может, он и с нами намерен поступить, как с этими желтолицыми?
— Чорт его знает, — почесал в затылке дон Гомес. — От него чего угодно можно ждать. Совершенно непредсказуемое существо. Вот и впрямь, на кой он нас тогда задерживает? Баб не присылает, на пир пригласил в прошлый понедельник, да и то накладка вышла, и с тех пор сидим, как бараны, только едим да спим. Хоть бы в Индию свозил. Ужасно хочется посмотреть, какая она, Индия.
— Нет, он задерживает нас неспроста, — сказал дон Гонсалес. — И китайцев так унизил тоже неспроста. Он уже послал за всеми своими главными военачальниками по областям и ждёт, когда они соберутся, чтобы объявить о походе на Китай. И он хочет, чтобы мы тоже при этом присутствовали. А с пленёнными китайскими послами он, видимо, задумал устроить какое-нибудь кровавое представление в своём вкусе.
Слуги, убрав пустые миски, собрались было поставить на стол огромное блюдо с пловом, но дон Альфонсо замахал на них руками. Личный стражник короля Энрике, однако, успел схватить ложку и подцепить на неё ароматного, дымящегося риса, сдобренного морковью, луком и специями.
— Дон Гомес! — воскликнул дон Альфонсо.
— Э-эх! — крякнул дон Гомес и швырнул ложку с рисом обратно в роскошное блюдо.
В это время на аллее сада показалась небольшая процессия, при виде которой сердце у дона Гонсалеса дрогнуло в нехорошем предчувствии.
— Сеньоры мои, взгляните-ка вон туда! Не кажется ли вам, что наш друг Мухаммед ведёт к нам наших жён? — обратился он к своим сотрапезникам и спутникам.
К ним действительно приближался Мухаммед Аль-Кааги в сопровождении трёх красоток, лица которых были прикрыты лёгкими полупрозрачными накидками, а одеты все три были не так богато, как царицы или царевны, но довольно изящно. Шестеро слуг несли следом какие-то вещи в тюках и сундучках.
— Боже правый! — воскликнул магистр богословия.
— Разрази меня гром! — выпучил глаза гвардеец кастильского государя.
— Кажется, я прав, — подытожил их эмоции писатель.
— Доброе утро, сеньоры, — обратился к ним подошедший Мухаммед. — Надеюсь, я не прервал вашего завтрака.
— Мы уже отзавтрака… Кто эти девушки, дон Мухаммед? — спросил дон Альфонсо.
— Ваши наложницы, — ответил Мухаммед и развёл руками. — Ничего не поделаешь, великий Тамерлан слов на ветер не бросает.
— А мы как раз только что о них вспоминали, — сказал дон Гонсалес. — Кое-кто с досадой, а кое-кто с тоской и мечтанием.
— Значит, мы действительно должны будем прижить с ними… Какой кошмар! — закатил глазки дон Альфонсо.
—
Гириджа отвела накидку и открыла своё лицо. Два огромных чёрных глаза насмешливо взглянули на испанцев.
— А вы говорите, кошмар! — выдохнул дон Гомес. — Пожалуй, я остановлю свой выбор сразу на ней. Впрочем, покажите других.
— Стыдитесь! — прошипел дон Альфонсо, с трудом отводя взгляд от красавицы хиндустанки. — Вы, христианин!..
— Но ведь нам уже так и так не избежать своей участи, — возразил дон Гомес. — И придётся стать отцами малюток, которых они нам родят.
— Участь участью, но умейте скрывать… — прошептал дон Альфонсо и вдруг, неожиданно для самого себя, добавил: — Да уж показывайте других.
— Это Афсанэ, что по-персидски значит — сказочная, — продолжал Мухаммед, и вторая девушка открыла своё лицо. У неё были жёлтые глаза и чувственный рот, но в лице небольшая дисгармония. — Она из Шираза. Очень красиво поёт.
— Нет, я пока оставляю свой выбор на первой, — сказал дон Гомес, видимо, решив, что третья окажется ещё менее красивой. — Иди сюда, моя милая, сядь рядом. Ты случайно не говоришь по-испански?
Он взял Гириджу за руку и усадил подле себя.
— А это Нукнислава, — представил Мухаммед третью девушку. Она не спеша открыла лицо, и голубые глаза её посмотрели на испанцев с таким нескрываемым вызовом и презрением, что дон Альфонсо кашлянул и приветливо посмотрел на персиянку.
— Странное имя, — произнёс дон Гонсалес, очарованный и красотой, и внешней неприступностью девушки. — Откуда она?
— Точно не знаю, — ответил Мухаммед. — Какая-то славянка. Это у них так оканчиваются имена. Её привезли в подарок Тамерлану послы от хана Тохтамыша.
— Те, с которыми он играл в шахматы и, обыграв, не дал того, чего они просили?
— Они самые.
— Кажется, сеньор заведомо знал, кому какая девушка достанется, — сказал дон Гонсалес, подходя к Нукниславе и беря её за руку. Та вытянула свою руку из руки испанца, но не резко, а довольно вежливо, уголки губ её чуть дрогнули в надменной усмешке.
— Моя лучше всех, — обнимая за талию хиндустанку, остался доволен дон Гомес.
— Весь нехитрый скарб этих красавиц здесь, в тюках и сундучках, — продолжал Мухаммед. — Слуги останутся при них. Теперь перейдём к следующему вопросу.
— Прямо так сразу и перейдём? — спросил дон Гомес.
— Я не о том, о чём вы подумали, — улыбнулся Мухаммед. — Я о другом. Великий сеньор только что отбыл из Баги-Чинарана. Он перебирается в другой сад, где дворец обширнее и богаче, ведь гости продолжают съезжаться. Сегодня вечером, сразу после второго намаза, там, в саду Баги-Нау, соберётся большой дастархан. Великий сеньор хочет вас видеть и приглашает принять участие в пиршестве. Распределив окончательно между собою наложниц, вы их приведёте туда. Если вы снова опоздаете и мне придётся опять брать вину на себя, гнев Тамерлана уже ничем нельзя будет смягчить, и мне проткнут ноздри, проденут в них бечёвку и будут таскать по всему Самарканду, как человека, не справившегося со своими непосредственными обязанностями.