Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Глава 25
Дыхание Чингисхана
В тот день к вечеру с северо-востока стал дуть ветерок, на который поначалу никто не обратил никакого внимания. Обосновавшись в орде, Тамерлан устроил пир, но не такой перепойный, как предыдущий. Здесь не было обязательных тостов и каждый имел право пить ровно столько, сколько мог и хотел.
Орда обустраивалась, и в течение нескольких дней вокруг царских шатров выросло около двадцати тысяч других. Здесь и впрямь получались улицы и целые кварталы, причём кварталы мясников и банщиков, оружейников и кузнецов, ковалей и седельщиков, всюду каждый занимался своим делом, приноравливая, снаряжая, готовя великую орду к будущему походу. Воинский
134
Машкав — ордынское и чагатайское название Москвы.
Ветерок продолжал дуть и мало-помалу крепчать. Теперь уже о нём говорили, его замечали, ему радовались и им были недовольны. Он колыхал края шатров и знамён, играл с ароматными дымами, пахнущими пловом, бараниной, кониной, трепыхался в гривах коней и в султанчиках шлемов.
Нет, не зря томились четыреста китайцев, прибывших вместе с послами, в большом самаркандском зиндане на Афрасиабе [135] около Шахи-Зинды. На Китай пойдёт орда, на Китай! Куда ж ещё, как не на Китай! Другого направления нет. По пути Чингисхана, которым он некогда пришёл в Мавераннахр. Навстречу этому ветерку, который дул оттуда, из улуса Угэдэя [136] . Вот и послы угэдэйские прибыли в Самарканд. Тамерлан устроил им особый приём и долго-долго сидел с ними трезвый, расспрашивая, много ли имеется в улусе припасов для того, чтобы прокормить орду его, если вдруг она надумает явиться.
135
Афрасиаб — древнее название города, стоявшего на месте Самарканда; во времена Тамерлана это был холм, где среди старинных развалин находилась тюрьма, а рядом вырастал город мёртвых Шахи-Зинда, насчитывавший уже несколько десятков мавзолеев.
136
Улус Угэдэя — огромная территория, включавшая в себя Монголию, Алтай, Саяны и Забайкалье.
Одеты послы угэдэйские были бедно, меха на кафтанах у них были потёртые, сапоги дырявые, но Тамерлан принимал их с огромными почестями, повёл в один из лучших своих самаркандских дворцов, примыкающий к гробнице матери биби-ханым, там и совет с ними держал. В подарок привезли угэдэйцы невыделанных куниц и соболей, а также живых белых лисиц и соколов, а получили они от Тамерлана многое множество серебряных денег и всяких других подарков. Просили послы, чтобы Тамерлан дал им в правители одного из внуков Тохтамыша, а Тамерлан сказал им, что своего внука даст, если только помогут они ему совершить его длинную волю и приготовят склады с продовольствием от озера Зайсан до Каракорума.
Великое пиршество устроено было в честь послов угэдэйских, и, пробыв в орде под Самаркандом неделю, они уехали сытые, пьяные, обласканные, одарённые, довольные.
А ветерок всё дул и дул с северо-востока, всё сильнее и сильнее, и уже не ветерок это был, а ветер, крепкий, упругий, пыльный и холодный.
Однажды, сидя на открытой террасе сада Дилгуш, Тамерлан играл в шахматы со старым сеидом Ласифом аль-Хакком. Игралось ему легко и весело, и, проведя пять партий подряд, он три выиграл, а две свёл к ничьей. Ветер шевелил и трепал длинные плетёные кисти, свисающие с навеса, ворошил седые пряди волос сеида и то и дело приносил откуда-нибудь из глубин сада пожелтевший листок.
— Если вы не уберёте с этого поля своего забегавшегося коня, то получите мат через три хода, а если уберёте, то через четыре, — сказал владыка Самарканда, лениво откидываясь на подушки. И покуда Ласиф аль-Хакк прикидывал, можно ли как-нибудь спасти положение на доске, Тамерлан глубоко вдохнул холодного, свежего ветра и мечтательно произнёс: — Дыхание Чингисхана. Дух великого Темучина взывает ко мне.
—
— Интересно, играл ли в шахматы Чингисхан? — пробормотал Тамерлан. — Не может быть, чтобы не играл. Все великие полководцы наверняка были отличными шахматистами. Вы доблестно сражались, достопочтенный сеид Ласиф, но я и вас разгромил. Пожалуй, на сегодня хватит шахмат. В последнее время после пяти-шести партий у меня начинает ломить в висках. Раньше такого не было. Пора мне в поход. Только на войне я обогащаюсь новым здоровьем.
— Да благословит Аллах каабоподобного султана всех султанов, — произнёс сеид, понимая, что наскучил Тамерлану и пора уходить.
Когда он исчез, появился Мухаммед Аль-Кааги, и, увидев его, каабоподобный вспомнил о смешных послах кастильского короля Энрике.
— Ну-с, что там наши франки? — спросил он. — Наложницы их ещё не забеременели?
— Рановато, хазрет, — отвечал Мухаммед. — Ведь прошло только две недели с тех пор, как вы осчастливили их, подарив им столь красивых женщин.
— Да? Жаль, хочется поскорее посмотреть на хвостатых младенцев. Мне кажется, на кончике хвоста у них должна быть чёрная кисточка, как ты считаешь?
— Не исключено, что так оно и есть.
— Ну а этот, от которого сбежала, он, надеюсь, утешился?
— Дон Гонсалес? Ещё бы! С такими прелестницами, как Гульяли и Дита, забудешь о самых горестных бедах своей жизни. Единственное, что его мучает, так это больная печень.
— Посоветуй ему пить отвар из крысиного помёта. Говорят, боли в печени снимает как рукой. И передай своим подопечным, пусть сегодня готовятся принять участие в большом дастархане.
— Говорят, приехал царевич Искендер? — бархатным голосом спросил Мухаммед.
— Именно поэтому сегодня в орде будет пир, — кивнул Тамерлан. — Он стал ещё краше, мой соколик Искендер. Мне кажется, из него получится воин не хуже Халиль-Султана и Пир-Мухаммеда. Я приготовил для него прекрасную невесту. Сегодня будет помолвка, а через пару деньков и свадьбу сыграем. Китай будет для Искендера большой проверкой, достоин ли он носить имя великого Зулькарнайна. Кстати, об Искендерах — давно ли ты беседовал с глазу на глаз с моим секретарём?
— Позавчера.
— Что новенького он тебе сообщил?
— Сказал, что вы здорово продвинулись в написании «Тамерлан-намэ» и дошли до описания самаркандской моровой язвы в семьсот семидесятом году хиджры.
— Я не об этом.
Глава 26
Искендер о Тамерлане
(Продолжение)
В конце одна тысяча триста девяностого года от Рождества Христова, как раз когда все благочестивые христиане празднуют сей великий праздник появления на свет Спасителя, злочестивый и безбожный властелин Мавераннахра двинул свою рать чагатайскую в полуночные земли, в бескрайние степи улуса Джучиева. Перезимовав в граде Ташкенте, он повёл войско из двадцати туменов дальше и по пути на огромной скале велел сделать надпись, что такого-то числа и такого-то года здесь проходила рать туранского султана Тимура, идущего лить кровь хакана Тохтамыша. Следуя дальше, кровожадный воитель походя приказал перерезать до единого человека перехожее племя кемберменов за то только, что Тамерлан счёл народ сей решительно бесполезным для истории. Так племя кемберменов, существовавшее доселе лет триста, навеки прекратило своё бытие. Из отсечённых голов несчастных сынов сего племени Тамерлан, по своему изуверскому обычаю, приказал выстроить башню, тоже в память о походе на Тохтамыш-хана.
Так, уча воинов своих необузданной жестокости и настраивая их на многажды многое кровопролитие, Тамерлан провёл рать огромную сквозь Джучи-улус дорогою Батыя и, не доходя нескольких вёрст до Булгара, встретился с ратью Тохтамыша в широкой местности, именуемой Кундузча, и сеча великая разгорелась здесь между двумя псами, алчущими крови друг друга. С утра до вечера бились полки ордынского хана с туменами царя самаркандского, тысячи и тысячи мёртвых тел пали на сухую землю, орошая её своей горячей кровью, но за одного чагатая падали два ордынца, и рать Тохтамыша дрогнула, бежала с поля битвы, кровоточа и посылая проклятья врагу, имевшему большее воинское счастье. Жирная добыча досталась победителям, но, прогнав соперника за Итиль — Волгу, Тамерлан не видел в войске своём силы двигаться далее, повернул вспять и к осени возвратился в град свой стольный.