Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— И всё-таки мне не верится, что Аллахдад мог обыграть в шахматы самого Тамерлана.
— Аллах свидетель!
— Ну, хорошо, а что слышно там про послов эмира Энрике? — спросил Джильберге, надеясь хоть немного пролить свет на жизнь Мухаммеда Аль-Кааги, которого Тукель предпочла ему, светловолосому минбаши из Шварцвальда.
— Это какого эмира Энрике? Который из Хузистана?
— Да нет же! — удивился немец неосведомлённости караванбаши. — Который сидит на острове франков.
— Ах, этого! Это вы про цапель спрашиваете?
— Почему цапель?
— Ну как же почему? Помните, они когда ещё только в Самарканде объявились, то ходили в таких смешных костюмах, будто цапли?
— А который при них был сопровожатаем? Мухаммед Аль-Кааги?
— Про этого я, уважаемый, ничего не знаю. Должно быть, его тоже в зиндан к китайцам.
Не зная, во что верить, а во что не верить из рассказов останавливающихся в караван-сарае купцов, минбаши Джильберге провёл здесь ещё два дня. Слухи сюда прилетали настолько противоречивые, что если бы составить полный их свод, то можно было бы подумать, будто весь мир возвратился в свой изначальный хаос. Поздно вечером в субботу пришёл очередной караван, караванбаши которого сообщил потрясающую новость. Он сказал, что Тамерлан и впрямь умер и три дня лежал мёртвый, покуда не принесли того самого песка, которым пророк Мухаммед совершал тайамум, прежде чем получить из рук Джабраила пресветлую Мазари-Шариф [174] . Положив Тамерлана во гроб, его полностью засыпали этим песком, и так он лежал ещё полдня, как вдруг зашевелился, встал, вылез живой из гроба, и мало того — отныне у него обе руки и обе ноги целые и здоровые, как будто он и не хромал никогда.
174
Мазари-Шариф — Благодатная Книга, т. е. Коран.
И ещё целое воскресенье просидел Йоханн Шильтбергер в караван-сарае на полпути от Ходжента до Самарканда и наконец не выдержал. Лицо Тукель снилось ему каждую ночь, белое от белил и зовущее его. Рано утром, между вчерашним ночным намазом и сегодняшним предрассветным, он пустился в путь, не щадя лошадей, и к позднему вечеру прибыл в Самарканд. Он тотчас же отправился в Синий дворец, дабы лично узнать, как там великий обладатель счастливой звезды, живой ли он, мёртвый или воскресший. Некоторые следы разрушений внутри дворца свидетельствовали о том, что здесь происходили рукопашные бои. Но стража довольно быстро пропустила минбаши, а значит, власть здесь была прежняя. Потомившись ещё полчаса, он дождался, что его провели в покои Тамерлана.
В просторной комнате, охраняемой целым отрядом нукеров, на широком ложе из толстых ковров, сложенных стопкой один на другой, лежал сей великий старец, бледный как смерть, осунувшийся, но всё ещё живой, судя лишь по тому, как блеснули его глаза при появлении немецкого рыцаря, находящегося у него на службе. Секретарь самаркандского императора, мирза Искендер, по-прежнему сидел в своём уголке за столиком, на котором были разложены письменные принадлежности. Подойдя ближе к постели больного, минбаши пал пред государем своим на колени и так стоял, покуда не услышал голос мирзы Искендера:
— Встаньте, минбаши Джильберге. Хазрет не может приказать вам этого только потому, что у него отнят дар речи. Подойдите ближе и дайте убежищу вселенной полный отчёт о вашей деятельности.
— Ваше Величество, — заговорил Шильтбергер, кладя ладонь
Далее он принялся подробно описывать свою поездку, вплоть до того, как помогал богатому баю избавиться от шайки разбойников, причём именно в тот момент, когда он со смехом стал рассказывать, что одна из жён бая сбежала с атаманом разбойников, а доблестный Джильберге вернул её законному супругу, за дверями покоев раздался какой-то шум, затем вошёл начальник стражи и сказал:
— Хазрет! Одна из раис [175] царственного гарема просится к вам с неотложной вестью. Необходимо ваше решение.
Тамерлан пошевелил левой рукой, совершив жест, который можно было бы истолковать двояко: и «пусть войдёт», и «пошла она куда подальше». Но начальник стражи выбрал первое истолкование и через минуту привёл раису Султонгул. Некогда эта женщина была в гареме у Мухаммеда-Карима, одного из Тамерлановых минбаши. Недавно Мухаммед-Карим умер, и Султонгул пошла в услужение к новой жене обладателя счастливой звезды.
175
Раиса — служительница гарема, приставленная к одной из жён для присмотра за её нравственностью, она также и адвокат этой жены.
Войдя в комнату, она пала на колени перед ложем Тамерлана и зарыдала во весь голос. Послушав её завывания, владыка поморщился, и тогда мирза Искендер сказал:
— Довольно рыданий! В чём дело? Что могло случиться в гареме заслуживающего незамедлительного внимания десницы Аллаха?
— Сбежала! — вымолвила раиса Султонгул и вновь залилась слезами.
— Кто? — спросил мирза.
— Свеча моя, к которой я была приставлена, дабы не допустить угасания пламени, — произнесла раиса, известная своими пристрастиями к пышной современной поэзии.
— Разве свечи могут бегать? — усмехнулся Искендер. — Нельзя ли обойтись без излишних риторических красот? Уважаемая Султонгул, вы, если мне не изменяет память, числились раисою при госпоже Яугуя-ага?
— Да, — кивнула Султонгул.
— И вы хотите сказать, что госпожа Яугуя-ага сбежала?
— Да.
— Вы точно в этом уверены?
— Она ещё вчера исчезла, — вновь начиная реветь, заговорила раиса. — Я не придала этому значения. Но сегодня дошли слухи, что её видели выезжающей из Бухарских ворот. Она была наряжена в мужские одежды, и её сопровождал один из приближённых двора…
— Мухаммед Аль-Кааги? — воскликнул минбаши Джильберге.
— Да, Мухаммед Аль-Кааги, — кивнула раиса Султонгул.
— Ах, прохвост! Ach, verflticht Schurzenjager! [176] — заревел немецкий рыцарь. — Кайзрет! Позвольте мне броситься за ними вдогонку! Я догоню и схвачу их. Я доставлю их вам, weil [177] я давно презираю этого красавчика Мухаммеда Аль-Кааги. Дайте знак, и я устремлюсь быстрее ветра. Ihr Majestat [178] , дайте знак!
176
Ах, проклятый бабник! (нем.)
177
Поскольку (нем.).
178
Ваше Величество (нем.).