Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Тамерлан чуть-чуть приподнялся, затряс рукой, закивал и с огромным трудом промычал:
— Ы-ы-ни их! Ы-ы-ймай их!
— Он сказал: «Догони их! Поймай их!» — радостно прорычал Джильберге. — Я немедленно отправляюсь из Самарканда. Я даже знаю, куда Мухаммед везёт её! Ха-ха! Я знаю, знаю, ха-ха-ха!!!
С безумным блеском в глазах он выскочил из покоев Тамерлана и торопился покинуть Синий дворец, но на одной из лестниц нос к носу столкнулся с кичик-ханым Тукель.
— Постой, постой! Куда ты? — окликнула она его.
— О, я знаю, как вы сожалеете
— Нет!
— О-о-о?
— Прошу тебя, милый Джильберге. Я… я… либидихь! Только тебя! Но не лови беглецов. Пусть они обретут своё счастье.
— О-о-о! Понимаю! Вам жаль его. Ну, так тем более я привезу его государю Тамерлану. Слово рыцаря! — И минбаши Джильберге продолжил свой путь.
Глава 42
Чинара и тополь
Его позорно избили палками, будто какого-нибудь вора или мошенника. Его, царского дипломата, носителя пайцзы! Полсотни палок — это много или мало? Смотря, конечно, как бить. Можно и до смерти, если со всей силы, остервенело. Мухаммеда пожалели. Двое палачей, проводивших экзекуцию, явно не симпатизировали детям Мираншаха и тому, что они затеяли в Синем дворце. Но и работу свою они не могли не исполнить. Поэтому как ни щадили они красавца Мухаммеда, а полежать ему после палок пришлось. Несколько дней он провёл в постели, с трудом ворочаясь с бока на бок, стеная при каждом движении. Но вот однажды утром, открыв глаза, он увидел сидящую на краю его постели Зумрад, и душа его озарилась радостными лучами.
— Что вы тут делаете, царица Яугуя-ага? — спросил он.
— Нас никто не слышит, тополь мой стройный! Называй меня, как прежде, Зумрад, — отвечала ему его прекрасная пери. — Зови меня своей чинарой, в ветвях которой заблудилась луна.
— Но сейчас в этих ветвях не луна, а ясное солнышко, — улыбнулся он, чувствуя, как из уголка глаза его вытекает слезинка.
— Я чуть не выбросилась из окна, когда узнала, что тебя подвергли избиению палками. О Всевышний! Как Ты мог видеть это и не остановить палачей!
— Не гневи Бога, Зумрад. Палачи отнеслись ко мне с сочувствием. Ведь при желании они могли бы и до смерти забить меня. А я, как видишь, жив. А теперь, после того как ты навестила меня, я в два часа встану на ноги и сделаюсь крепче прежнего.
— Счастье моё, Мухаммед, как я тоскую по тебе! Ведь мы не виделись с самого курултая!
Внезапно после этих слов тень легла на лицо Аль-Кааги. Он вспомнил силуэт журавлиного чучела на фоне лунного сияния; затем луну, заблудившуюся в ветвях чинары, — белое лицо Зумрад, откровенно признающейся в том, что она влюбилась
— Что с тобой, Мухаммед? Почему ты вдруг так побледнел, тополь мой могучий? — встревожилась Зумрад, кладя свою тонкую руку ему на грудь.
— Ответь мне, царица…
— Не царица! Зумрад! Чинара!
— Скажи мне, ты не любишь больше своего мужа, Тамерлана?
— Я? Своего мужа? Аллах с тобой! Разве я любила его когда-нибудь? Опомнись! Что ты такое говоришь!
— Да, тогда, на курултае. Я был пьян, но всё помню. Тогда ты призналась мне со всей присущей тебе откровенностью, что влюбилась в своего мужа, когда услышала его речь. Вспомни!
— Прости меня, мой луч светлый, прости! Я глупая девчонка! Ведь известно же, какой силой обладает голос Тамерлана. Все говорят, что, если бы не эта особенность, Тамерлан никогда бы не завоевал столько стран. Я и раньше слышала о завораживающей способности Тамерлана говорить с народом так, чтобы народ готов был выполнять любые его приказания, даже самые чудовищные. И когда я услышала ту речь на курултае, я и впрямь влюбилась… Но не в своего мужа, не в Тамерлана, не в человека, а всего лишь в голос.
— Многие женщины, влюбившись в голос, потом влюбляются и в его обладателя, — с тягостным вздохом промолвил Мухаммед.
— Но не я, не я! — отчаянно воскликнула Зумрад. — Наваждение спало с моей души. Я только твоя. Приласкай же меня!
Он посмотрел в лицо своей возлюбленной. Оно светилось неподдельной любовью, и Мухаммед с жаром схватил руку Зумрад, прижимая её ладонь к своим губам.
— Он при смерти, Мухаммед, при смерти! — заговорила Зумрад спустя некоторое время. — Он умрёт не сегодня завтра. Нам надо бежать из Самарканда. Сейчас во дворце будет не до нас.
— Решено! — отвечал Мухаммед. — Завтра же я буду на ногах и всё приготовлю к нашему побегу. Тебе придётся нарядиться в мужское платье. Хотя бы ненадолго, покуда мы отъедем от Самарканда на некоторое расстояние.
— А куда мы направимся? К твоему брату?
— Да, к Юсефу. В Мазандеран.
— И ты всё-таки уверен, что он нас приютит?
— Мой брат-близнец? Как можно сомневаться в этом! Боюсь только, что ты и в него влюбишься, ведь мы так похожи.
— Два Мухаммеда у меня в сердце не уместятся, не бойся. Ты и так переполняешь моё сердце настолько, что оно готово лопнуть.
— Ступай же, моя чинара. Ты и так подвергла себя опасности, прибежав ко мне. И давай договоримся так: что я буду ждать тебя послезавтра на рассвете с парой лошадей и всем необходимым…
— Нет, не на рассвете, а сразу после заката, как только начнётся вечерний намаз.
— Целых два дня! Я не выдержу.
— Выдержишь. Тебе надо отлежаться. Завтра приходи в себя. Послезавтра подготовь всё необходимое к дороге и во время магрша жди меня около Яшмовых ворот дворца.
— Лучше под зелёным балконом, где по утрам собираются нищие, желающие получить кусок вчерашней Тамерлановой одежды. Там гораздо темнее по вечерам. Сможешь выбраться туда?