Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Когда посланец Кейхосроу появился перед ним, эмир с трудом сдержал усмешку. Причём относилась она не к несчастному жирному коротышке со связанными руками, а к хитроумному визирю Байсункару. Дело в том, что тот, рассказав о посланце всё, что только можно было рассказать, вплоть до мельчайших деталей, забыл упомянуть о том, что лежало на поверхности: хуталлянец был крив на один глаз.
Одет он был так, как и подобало купцу, только от недельного пребывания в городском зиндане одежда его обтрепалась, чалма из белой сделалась землистого цвета.
— Кто ты и как тебя зовут?
Посланец заговорил, и речь его почти с первых слов утомила Тимура. Необыкновенно витиеват и усложнён был слог этого человека, а произносимые им слова ничего при этом не выражали. Эмир, конечно, знал о том, что при помощи слов можно не только о многом рассказать, но ещё больше скрыть, но впервые видел перед собой человека, обладающего этим умением в столь высокой степени. И этот человек его не восхитил.
— Уведи его, — сказал он Байсункару, — пусть ему дадут десять плетей.
— А потом?
— Потом сюда.
Посланец стоически снёс порку, всего лишь два раза сдавленно вскрикнул. Правду сказать, били его поверх халата, что вдвое смягчило удары. К чести его или, вернее, к его уму, он понял, за что его бьют. Поэтому, когда его снова бросили к ногам эмира, он тут же объявил, что его зовут Мутаваси Ариф и что послан он великолепным и добронравным властителем Хуталляна с тем, чтобы предложить блистательному и великодушному эмиру дружбу властителя.
— И больше ничего? — саркастически ухмыльнулся эмир.
— О, любимец Аллаха и неодолимый властитель Кеша не может не знать, что есть две дружбы. Одна истинная, другая лживая. Первая подобна золотому сосуду, куда можно собрать все блага жизни, вторая — всего лишь худой глиняный горшок, из которого утекает в песок всё, что бы ты туда ни собрал.
— Ты ещё захотел плетей?
— О нет, лучший из справедливых, но то, что я сказал, по-другому сказать было нельзя.
Тимур сменил позу, давая большую свободу затёкшей ноге.
— Кого сидящий в Хуталляне считает золотым сосудом, а кого худым горшком?
Мгновенная и неприятная улыбка пробежала по лицу Арифа, и без того не награждённому приятностью.
— Мой господин знает, как золото и глина распределены в твоём сердце...
Тимур перебил:
— И хочет меня уверить, что распределены неправильно, ты это пришёл сказать?
Одноглазый потупился, поражённый притворной скорбью.
— Тогда говори.
— Пославший меня знает о давности и об истоках твоей дружбы с одним достославным воителем. Воитель
— Плеть! — крикнул Тимур, и глаз говоруна испуганно забегал меж воспалённых век.
— Не винит, совсем не винит мой господин тебя за дружбу с согрешившим против него!
— Вот оно что?
— И даже если волей ваших дружеских связей ты выступишь на стороне кровавого грешника против моего господина, то и тогда его сердце не закроется для тебя.
— Теперь ты всё сказал?
— Почти всё.
Тимур опять усмехнулся, ещё более саркастически, чем некоторое время тому назад.
— Ты сказал почти всё, но не сказал почти ничего. Зачем Кейхосроу, зная мой характер, послал ко мне такого болтуна? Или в Хуталляне не умеют говорить по-другому?
— В Хуталляне умеют говорить по-всякому, непревзойдённый среди великолепных, но понимают лучше тогда, когда говорят именно так, как говорю я.
— Сказано, и ты не можешь не знать этого: не устоит тот город, где, чтобы выразить простую мысль, говорят сложные слова.
— Воистину сказано, — низко-низко, почтительно-уничижительно поклонился посланец.
— Итак, Кейхосроу собирается напасть на Хуссейна и предупреждает меня, чтобы я не приходил к нему на помощь.
Хуталлянец отчаянно затряс щеками, и чалма его съехала на правое ухо.
— О нет, величайший, нет! Ты меня неправильно понял. Видишь, что получается, когда сложные мысли превращаешь в простые слова?
Тимур взмахнул здоровой рукой:
— Сын шайтана! Говори мне прямо, что задумал Кейхосроу, чего он от меня хочет! Что собирается мне сообщить? Говори, или я заставлю моих стражников снять с тебя халат и велю не останавливаться на десятом ударе!
Мутаваси Ариф испуганно прищурил свой единственный глаз и произнёс тихо, с неожиданным для себя выражением:
— Не верь Хуссейну.
— Почему?
Купец вернулся к своему обычному языку:
— Потому что, когда ты открываешь ему объятия пригязни, он готовит для тебя объятия смерти.
Тимур откинулся на подушки, пососал мундштук кальяна, раздувая крылья своего широкого носа.
— Вот ты сейчас говорил, что пославший тебя велик и умён.
— Если ты так понял мои речи, то я рад.
— Но если он умён, то почему он рассчитывал, что я поверю словам какого-то одноглазого проходимца и ради них нарушу оскорбительными подозрениями свою братскую дружбу с эмиром Хуссейном?
Проходимец молчал, глядя в пол, у него появилось чувство, что зря он добивался и добился встречи с Тимуром, разумнее было бы оставаться в затхлой тишине каменного мешка в зиндане.
— Кейхосроу ненавидит Хуссейна и хочет ему отомстить за смерть брата, и он знает, что я это знаю. Зачем он присылает тебя? Мне слишком понятно, для чего ему нужно оговорить в моих глазах Хуссейна!