Тинко
Шрифт:
И вот однажды меня приходит навещать учитель Керн. Я готов сквозь землю провалиться! Я ведь с ним еще ни разу один не оставался. Наверно, он пришел за моим табелем. Ждет небось не дождется, хочет узнать, кто его подписал: наш солдат или дедушка?
Но учитель Керн не спрашивает меня про табель. Он принес мне книжку со стихотворениями. Там их штук пятьдесят. А я и не знал, что есть так много стихотворений.
— Когда у тебя перестанет голова кружиться, ты ее можешь почитать, — говорит мне учитель Керн. — А потом расскажешь
Этого он от меня никогда не дождется.
— Не стоило вам беспокоиться, — говорю я ему, как сказала бы бабушка. — Столько вы себе хлопот доставили! Благодарствуйте. Господь бог непременно вознаградит вас и возьмет к себе на небо.
И я прячу книгу под тюфяк, чтобы учитель Керн больше не говорил о ней. Вон он косится на меня. Никак, смеется? Ну да, ему хорошо смеяться: его-то не оставили на второй год!
Во дворе кудахчут куры: они привыкли, что я им корм задаю. Нет у меня времени попусту тут болтать! Но, видно, учитель Керн уселся надолго. Он протирает очки и зажмуривает при этом глаза; похоже, будто он спит. Теперь он говорит, что никто меня дразнить больше не будет.
— Чеху можете фунт масла дать — он все равно дразниться не перестанет.
— Кому, кому? Чеху?
— Ну да!
Учитель Керн спрашивает, кто такой Чех. Хорош учитель — мэрцбахских ребят не знает!
— Это мы так Зеппа Вурма зовем. Теперь и вы будете знать, как его зовут.
— Нехорошо. Очень нехорошо!
И учитель Керн объясняет мне, что название народа нельзя превращать в ругательную кличку. Он рассказывает мне про чехословацкий Берлин. Они называют его Прагой. Там будто бы жил человек, которого звали Юлиус. Он стоял за правду и умер за свой народ. Но перед тем как умереть, он в тюрьме записал, как смерть все ближе и ближе подползала к нему. Это было очень страшно. У меня даже слезы на глаза выступили. Я тут же решаю, что никогда больше не буду звать Зеппа Чехом, но только чтоб он перестал дразнить нас свинопасами. Может быть, нам звать его клецкой? Но Чехом ни за что нельзя.
Учитель Керн спрашивает меня, не хочу ли я в свой старый класс.
— Очень даже хочу, господин учитель Керн.
— А почему, собственно?
— Я не хочу больше видеть Фрица Кимпеля. Он нечистоплотный элемент.
Учитель Керн громко смеется. Мне даже видно, что сзади у него не хватает зубов.
— Где это ты подхватил?
— Белый Клаушке всегда так говорит у себя в кооперативе.
Учитель Керн опять начинает протирать очки. Всякий раз, когда ему не хочется, чтобы по его лицу видели, что он на самом деле думает, он принимается протирать очки.
— Не исключена возможность, что ты через полгода сможешь снова вернуться в свой старый класс, — говорит он.
— Я?
— Да-да. Но ты должен быть прилежным.
— Ах, вон оно что!
— Я должен видеть, что ты очень стараешься.
— Это уж не от меня зависит.
— А
— От того, сколько работы будет в поле.
— Так ты вот о чем! — восклицает учитель Керн и хлопает себя по коленке. — Это все улажено. Твой отец позаботится, чтобы у тебя хватало время на уроки.
— Тогда они передерутся.
— Что?
— А почему она сюда машины не присылает?
— Кто?
— Партия. В Клейн-Шморгау она куда лучше.
— Она и сюда пришлет.
— Правда пришлет?
— Правда.
— Еще в этом году?
— На будущий год. Все машины будут стоять в Клейн-Шморгау.
— А нам-то тогда что от этого?
— Они и на наших, мэрцбахских, полях будут работать.
— Да?
— Обязательно.
— Ну, тогда я скоро вернусь в свой старый класс.
— Охотно тебе верю. А ты газету читаешь?
— Нет, не читаю. Ее наш солдат все прячет, чтобы дедушка в уборную не отнес.
— Все дедушка и дедушка! У тебя же отец есть.
— Не знаю я.
— Когда ты выздоровеешь, ты придешь к пионерам?
— Это не от меня зависит.
— А от кого же?
— Кто кого перекричит. Дедушка…
— «Дедушка, дедушка»! — передразнивает кто-то в кухне и рывком открывает дверь.
Мы и не заметили, что нас дедушка подслушивал.
— Я тебе уже сказал, что не отдам мальчонку в ваш дурацкий союзик!
Дедушка и учитель Керн уставились друг на друга. В комнате стало тихо-тихо. Слышно, как за окнами шумят деревья.
— Извините, я пришел навестить своего ученика. — И учитель Керн приподнимается с кровати.
— Ты что, совсем ума решился? Сам же его на второй год оставил, осрамил нас всех, а теперь ходишь тут, вынюхиваешь, на коленях перед ним ползаешь? Как ханжа в рясе!
— Дедушка, погляди, учитель Керн мне книжку принес.
Старик выхватывает у меня книжку из рук, швыряет ее в угол и снова набрасывается на учителя Керна:
— Ты что, парня на тот свет отправить хочешь? У мальчонки и так голова не в порядке, а ты добиваешься, чтобы он вовсе глупым остался?
— Извините, пожалуйста, но, в конце концов, я ведь его учитель. — Учитель Керн еле сдерживает себя.
— Чего учитель? Мучитель ты! На второй год его оставил. Проваливай отсюда! Нечего тут вынюхивать, квашня закисшая!
Учитель Керн пожимает мне руку и спешит уйти. Он побледнел, щеки у него трясутся. Глаза грустные-грустные. Вслед ему несется брань дедушки. Дверь захлопывается, и дедушка умолкает. А мне так стыдно, что я прячу голову под подушку.
— Задали мы перцу чернильной крысе!
— Спугнул ты его, дедушка.
— Что-о-о?
— Спугнул. Прямо коршуном на него налетел.
— Ах ты, сопляк ты этакий! И со мной уж в драку лезешь? Так, так! — Дедушка останавливается на пороге и задумывается. Никак, он икать начинает? Вдруг он с размаху ударяет ладонью по косяку. — Нет уж! Августа Краске им не сломить… никогда не сломить! В балансе оно что получается? Об мой-то лоб они себе башку разобьют.