Типа в сказку попал
Шрифт:
– А тебе то что?
– Если ты примешь ее на себя, то я сделаю все остальное.
– Чего сделаешь? Завалишь этот дуб?
– Это не дуб…
– Один хрен! Так завалишь или нет?!
Я начал заводиться. Неподходящее время для шуток, а девка… может, и не шутит она.
– Я не хочу умирать в дыму. Но Его смерть на себя не возьму. На мне и так…
Замолкает, отводит глаза.
– А тебя типа, бригада лесорубов в рукаве?
– Мы можем не успеть.
Я едва разобрал ее шепот. Она смотрит на дальние кусты. Нижние ветки и траву трогает белесый
– Блин! – Хватаю Тощую за плечо. – Говори, чего делать…
Она смотрит на мою руку, потом на дерево. Мельком. И тут же отворачивается. Лицо бледное до синевы, и веки дрожат. Боится девка.
– Говори, – встряхиваю ее. Голова дергается на тонкой шее. Глаза кажутся черными от огромных зрачков. В них такой ужас, у меня пря мурашки по спине, а горло… словно крепкое, дружеское рукопожатие на нем. – Говори, – хриплю я.
– Подойди к Нему. Скажи: Тиама, я готов взять на себя твою смерть. Проснись и услышь. Потом подожди немного и приложи ладони к Нему.
– Это все?
– Да.
– Очень просто, вроде как.
– Просто, – соглашается девка. – Но если Он не услышит, ты умрешь. Потом – я.
– Почему?
– Потому, что научила.
Не это спрашивал, ну да ладно. С трудом разжимаю пальцы. Ноги, как ватой набиты, так и норовят подогнуться.
– Осторожней, – от голоса Тощей волосы шевелятся на затылке. – Он отличает истину от обмана.
До дерева метров сто, а я иду, кажется, полжизни. Качаются шары одуванчиков. Как же они будут гореть! – подумал я, и цветы шарахнулись от моих ног.
А вот и наши проводники: волк вылизывает обожженный бок, а возле брюха волчицы копошатся детеныши. Блин, прям идиллия! Только запах дыма лишний.
Останавливаюсь возле дерева, а мне в спину целятся три пары глаз. Говорю то, чего сказала Тощая и жду. Дурацкое такое ощущение, словно в игру какую-то играю, в какую и в детстве никогда не играл. Стыдную такую игру, не для пацанов.
Кто-то погладил меня по голове. Как пожалел. Блин, вот только этого не надо!
Листья зашелестели. Порыв ветра качнул меня к стволу. Чуть мордой в него не впечатался. Нет, не правильно так. Тощая о ладонях что-то говорила. А они уже прилипли к коре. Теплой, шелковистой. Похожей на кожу. Гладкую, ухоженную. Такая же черная и душистая была у Саманты. Жаль, не оказалось меня рядом, когда понадоился чернушке. Хорошая девочка Сама… но до смерти самостоятельная.
Что-то толкнуло меня в грудь, и я понял: с объятиями и воспоминаниями пора завязывать.
Обратно шел легко. Отдохнувшим, спокойным. Словно и не было сумасшедшего бега, и не грозит нам изжариться под этим деревом. Понятно теперь, почему Тощая так его уважает, а вот почему боится?…
Она бежала ко мне. Лицо бледное, а рыжие лохмы казались огненными языками. В глазах – коктейль из страха и восторга. Желто-оранжевый. Такой же, как у Знойной страсти, если смотреть на солнце сквозь бокал. Неплохое вино попадается на Кипре.
– Я
Я повторил. Она побежала к дереву. А я не стал оборачиваться. Смотреть, как оно умирает… не то было настроение.
У меня на плече лежал листок. Похожий на ладошку младенца. Только с четырьмя пальцами.
На память, типа, – усмехнулся я. – Спасибо…
И тут же засунул эту усмешку куда подальше.
Плечо обожгло и сквозь одежду Рука сама схватилась за больное место. Проклятый инстинкт! Даже у врачей он срабатывает. Знаю, что нельзя тереть ожог, а сам… Ладонь отдернулась. Как от горячего. Поверх всех линий отпечатался четырехпалый листок.
Волки резко вскочили, зарычали, прижав уши. Взгляд сквозь меня и выше.
Чего-то огромное шевельнулось у меня за спиной, тяжело вздохнуло. Зеленый полумрак дрогнул и пополз к обрыву. Сначала медленно, неохотно, потом быстрее.
Яркий свет рухнул на поляну. Цветы задрожали и стали гнуться под его тяжестью.
Глаза заслезились, как от дыма.
– Ты первый.
Тощая стояла рядом. Руки прижала к груди, кулаки спрятала в рукава, и гнется, словно мерзнет.
– Чего?
– Ты первый, – повторила она.
Я пошел к дереву.
Не знаю, как девка сделала это, но… дерево лежало. Я шел к нему и не верил. Глаза видели, а я не верил собственным глазам. Дерево стало мостом, как я и хотел. Ветки на Столбе, конец ствола на нашем берегу. И ни одной опилки возле низкого пня. Срез ровный и гладкий. Как скальпелем сделанный. И ярко-красная середина.
– Прости, – зачем-то сказал я, коснувшись коры.
Она была теплой.
Мертвые тоже не сразу остывают.
12
У каждого бывает в жизни бесконечно-долгий день. Мой закончился вчера. Или позавчера. Когда мы перебрались на макушку каменного столба и стали пережидать пожар, потом грозу, что перешла в нудный, холодный дождь. Пожар давно погас, но возвращаться по мокрому стволу – желающих нет. Мы устроились в гуще веток. Кто как смог. Мерзнем, мокнем, голодаем и спим. Больше здесь делать нечего. Поговорить, разве что…
– Иди сюда. Хватит зубами стучать.
Тощая косится на меня, как хорошая девочка Маша на Серого Волка, что схарчил бабку у нее на глазах. И пусть это не ее бабка была – по фигу! – хорошие девочки так смотрят на всех, кто делает нехорошо.
А дать бы ей такую погремуху! Типа, Машка вместо Тощая. Называть эту девку тощей, все равно, что воду водянистой. А спросил малолетку про имя, так на меня зыркнула, будто я это бабку схарчил. Ее собственную. Да еще с особой жестокостью.
– Давай, шевели ногами! Хватит мерзнуть.
Подошла. Стоит, дрожит. Обняла себя за плечи и колотится. А я на нее глядя, сам инеем покрываюсь. Тут в натуре не Кипр в сезон дождей. Там этот дождь раз в месяц бывает, да и то всего час, от силы. А потом всех вином угощают, типа, извините нас, гости дорогие, за плохую погоду. Здесь уже второй день льет, а вина никто не предложил. И зуб даю, не предложит.