Титан. Фея. Демон
Шрифт:
ЭПИЗОД V
Лютер вышагивал по пристаням Беллинзоны — безлюдным, как пыльные улицы западного городка в фильме «Самый полдень», с Гэри Купером в главной роли. Возможно, ум его и усматривал такую аналогию, тем более что он совсем недавно посмотрел этот фильм в Преисподней.
На Гэри Купера Лютер был, мягко говоря, не похож. Скорее он походил на чудовище Франкенштейна после трехдневного пьянства и автомобильной аварии. Едва ли не вся левая сторона его физиономии отсутствовала, выставляя напоказ кусок челюсти и обломки зубов, а также часть сосцевидного отростка и пустую глазницу. В зазубренной трещине виднелось зеленоватое вещество мозга —
Все тело Лютера, за исключением рук, скрывалось под грязной черной сутаной. Руки сплошь были покрыты стигматами, откуда сочились кровь и гной. Одна нога была короче другой. Это, впрочем, было не уродством, а простой механической неувязкой; раньше нога эта принадлежала одной монахине. Разность ног, однако, гордой поступи Лютера не замедляла.
Прятаться не было нужды, да Лютер и не пытался. Даже в лучшие времена такое для него и его банды было крайне затруднительно. Запах и самого-то Лютера был, опять-таки мягко говоря, не из приятных, но аромат его апостолов за пятьдесят шагов ошарашил бы любого борова. Даже люди, с их почти атрофированным нюхом, обычно чувствовали Лютера раньше, чем он появлялся в их поле зрения. Порой срабатывал подход с подветренной стороны, но в последнее время беллинзонцы, казалось, развили по отношению к жрецам шестое чувство.
Следом тащились двенадцать его апостолов. По сравнению с ними Лютер был просто красавцем.
Все они представляли из себя всего-навсего зомби, однако Лютер прежде был Артуром Лундквистом, пастором Американской Объединенной Лютеранской церкви в Урбане, что в штате Иллинойс. Урбану давно разрушили — как, впрочем, и большую часть тела пастора Артура Лундквиста. Клочки и кусочки его раньше принадлежали совсем другим людям — Гея собирала своих жрецов из подручных материалов. Время от времени случайная мысль о доме мелькала в его мрачном мозгу — мысль о жене и двоих ребятишках. Мысль эта мучила его и делала еще более ревностным в Господнем служении. Через мозг Лютера также проходили воздушные массы — результат пистолетного выстрела — что обеспечивало его весьма узнаваемой улыбкой и манерой говорить. Это также его мучило.
Лютер домаршировал до зоны смерти, что вела в Феминистский квартал. Единственный глаз его обозревал воздвигнутые впереди фортификации. Никого из женщин он не увидел, но не сомневался, что они там — и следят за ним. Всем своим видом Лютер демонстрировал вызов и презрение, гордо выпятив грудь и уперев руки в бока.
— Врагини Господни! — выкрикнул он — или по крайней мере попытался. Без левой щеки ему трудно было произнести любой звук, для которого требовались губы. «Врагини» поэтому скорее звучали как «вагины».
— Я Лютел! Я ждешь хо Гошходней воле!
Стрела, прошипев по ровной траектории, ударила его в грудь. Все, кроме оперения, оказалось в груди у посланца Господней воли. Лютер даже не потрудился обломать стрелу, как и не оторвал рук от бедер.
Одна феминистка с факелом в руках поспешила к мосту. Факел она бросила в масло, разлитое там при первом слухе о появлении Лютера и его банды в Беллинзоне. Между Лютером и Кварталом взметнулась стена огня. Женщина поспешила обратно в укрытие.
— Дитя выло хлинешено в шие хешто вного... нешколько овелотов нажад. Вагине хотъевно шие дитя. Вагиня щедло вождашт той, котолая укажет, где найти то дитя. Выходите, выходите шуда, ищите вилошти Вагини!
Но
Белая тхел-хел-дыня шутъ Вог наш!
Щит и веч хлаведныя;
Хлеломит он угнетателя жежл
И оделжит хаведы хлавныя!
Стих за стихом лишенный музыкального слуха жрец выкрикивал гимн бессвязным, шепелявым басом, а там, где не помнил слов, — просто дико ревел. Слова, впрочем, ничего здесь не значили. Значила сила, и Лютер чувствовал ее на себе, как бывало несколько раз после его воскрешения. Он вытянулся в струнку, вспомнив те дни, когда читал проповеди со своей кафедры. Те дни он был едва ли не громовержцем — и все же ничего похожего на сегодняшнее не случалось. Гея будет им горда. Позади Лютера зашевелились даже изъеденные червями зомби. Скулили, словно пытаясь запеть. Их вялые языки свешивались из жутких пастей и переваливались из стороны в сторону, когда покачивались их тела.
И вот она вышла, единственная феминистка — встала и отбросила свое оружие. Улыбка ее была просто бессмысленной дырой на лице, а глаза горели как у безумной.
Феминистки завизжали. Они начали орать еще когда Лютер завел свой тошнотворный гимн, а теперь удвоили усилия. Кричали они не от страха — хотя каждая была напугана до глубины души. Нет — просто такая тактика помогала отвести Силу. Раздавалась какая-то многоголосая, поразительная песнь, на манер, наверное, тех, что исполняли, арабские воительницы или плакальщицы. Многие заткнули себе уши воском или ватой, желая защититься по примеру спутников Одиссея. Лютер только расхохотался таким потугам, зная, что это ошибка. С заткнутыми ушами женщины становились еще уязвимее, ибо так они не слышали общего вопля — этого звука солидарности, служившего единственной защитой против Лютера и ему подобных.
Женщина шла вперед. Стрела последовала за ней, но рука лучницы слишком дрожала, чтобы направить ее в цель. Промах, еще один. Третья погрузилась в спину женщины. Та задрожала, но шла дальше.
Феминистки стреляли не из презрения и не потому, что считали свою сестру предательницей. Нет, слишком хорошо они знали, как Сила Лютера способна затуманивать женские головы. И стреляли просто потому, что смерть в данном случае была для женщины милосердной альтернативой.
Жловный влаг вледить нав хоклялся,
Вот шо штлахов и дохлештъю вштает он на витву.
Нет на Жевле еву лавного!
Женщина шла прямо в огонь.
Еще две стрелы вонзились в нее. Она упала на четвереньки, и волосы ее вспыхнули, словно сухой трут. Обугливаясь на глазах, женщина продолжала ползти. Ничего не видя и не слыша, попыталась подняться на ноги, но горящая доска сломалась под ней. Женщина упала навзничь и скатилась с моста в смрадную воду.
Феминистки вырвались из своих укрытий и ринулись вперед, закрывая лица от жара пламени и его собственного мерзкого вида. Некоторые делали Лютеру рога, что еще больше его позабавило. Неужто они и впрямь думают, что, если они выставят вперед мизинец и указательный палец, это их защитит?