Титаник. Псалом в конце пути
Шрифт:
— Макс… — откуда-то издалека донесся предостерегающий голос Софии.
— Отпусти ее, Еннер. Сейчас же отпусти ее руку! — Голос Давида сорвался, среди гостей послышался смех. Но Давид не позволил остановить себя. Запахло скандалом.
— Кажется, пришло время выпить еще по чашечке кофе, — громко и смущенно сказала фрау Мельхиор.
— Ты мне угрожаешь, Давид? — с недоверчивой улыбкой спросил Еннер.
— Я знаю, кто ты, — тихо сказал Давид. — Твое настоящее имя Херрготг Эрршлинг!
— Ну и что? Это не тайна. Давай-ка
— Ты дьявол, — сказал Давид.
В абсолютной тишине прозвучал голос Софии:
— Давид, ты не понимаешь. Зачем ты меня мучаешь?
— Я тебя убью, — сказал Давид Еннеру. — Я тебя убью, если ты не оставишь ее. Она — моя. Мы принадлежим друг другу. Ты не имеешь права красть ее у меня.
— Да, есть такая заповедь. — Еннер усмехнулся. — Но София сама пришла ко мне, Давид. Такова жизнь.
Давид взглянул на Софию. Она отпустила руку Еннера и беззвучно плакала. Голос вдалеке сказал:
— Может, нам вышвырнуть его вон, фрау Мельхиор?
— Я убью тебя, — повторил Давид. Актер засмеялся:
— Ты выставляешь себя на посмешище.
— Знаю. Но я только выгляжу таким безобидным. Пойми это, Эрршлинг.
— Перестань! — Еннер нахмурился. — Почему бы тебе не пойти домой? Зачем ты мучаешь Софию? Ты компрометируешь и себя, и ее. Если ты устроишь скандал, на мне это не отразится, но что скажет София, если ее храбрый еврейчик…
Давид спокойно расстегнул пиджак и сунул руку во внутренний карман.
— София — хорошая девушка, — продолжал Еннер, — и если хочешь знать, мы с ней… мы с Софией…
Давид стоял с отцовским револьвером в руке и целился в Еннера.
— Отдай револьвер, — спокойно сказал Еннер.
— Продолжай, на чем остановился, — усмехнулся Давид. — Расскажи, что хотел, Еннер.
В тишине слышалось только всхлипывание Софии. Наконец фрау Мельхиор сказала:
— У меня в доме — никакой стрельбы. Мой дом — дом искусства, дом мира.
Еннер криво улыбнулся.
— Отдай мне револьвер, — сказал он, но не двинулся с места. — София любит тебя. Я тоже ценил тебя, хотя ты болван, но я дружески относился к тебе, потому что она…
Раздавшийся звук был больше похож на крик, чем на выстрел; комната вдруг сделалась маленькой. Давид выстрелил в потолок.
— Держите его, — сказал рядом чей-то голос. — Держите, пока он не перезарядил револьвер. — Однако Давид уже выпустил оружие. Чья-то рука нашла его руку, кто-то крепко схватил его за плечо, но кто-то крикнул звонко и громко:
— Отпустите его! Сейчас же отпустите! Не смейте его трогать!
Давида отпустили. Он ушел. Ушел с благословения Софии.
— Ты просто осел! Тоже мне молодой Вертер! Револьвер, о Господи! Весь город только об этом и говорит!
— Я знаю, Ханнес.
— Твой отец был у нас сегодня. Он совершенно убит.
— Я знаю.
— Полиция тоже приходила.
— Полиция?
—
— Спасибо тебе, Ханнес.
— Ну сколько ты сможешь жить в этом сарае? Скоро весна…
— Что же мне делать?
— Хватит и того, что ты сделал. Пойми, ты не можешь соперничать с таким человеком, как Макс Еннер. Он — знаменитость, ты — ничто. Ты больше не привлекаешь Софию, у тебя не осталось ничего своего, ни своих интересов, ни своего самостоятельно приобретенного опыта. Ты ничем не горишь, не хочешь ничему посвятить себя.
— Я знаю, — сказал Давид. — Наверное, именно это я и понял, когда целился в него из револьвера. Бее вышло не так, как я думал. Я взял в секретере револьвер, деньги и свой паспорт. Я твердо решил убить его и скрыться. Лучше совершить преступление и бежать, думал я, чем отдать ему Софию. Я целился в него, и меня воротило от его дружеского великодушия. Его слова отскакивали от меня как от стенки горох. И тут произошла странная вещь — я понял, что действительно могу убить его. Что это очень просто. А еще я понял, что я тоже не очень-то нравлюсь ему. И я подумал, что вполне могу и не убивать его, если мне этого не хочется. И мне было уже легко выбрать последнее.
— Умный выбор. — Ханнес задумчиво смотрел на друга.
— Я вдруг подумал: а что если он меня и победит? Что такого, если последнее слово останется за ним? И я решил не убивать его.
— Но ты все же выстрелил?
— Хм. Только потому, что не знал, как иначе спустить курок, и боялся, что револьвер выстрелит случайно.
— Ничего себе!
— Как ни странно, я не думал тогда о том, что София любит его. Я вообще не думал о ней. И о нем тоже. Я только видел его, понимаешь?
— Нет.
— И я тоже не понимаю.
Они помолчали. Давид сидел на большом столе в сарае для инструментов за домом Шахлей. Сидел, поджав под себя ноги. Он дохнул на треснувшее стекло. В холодном воздухе его дыхание превратилось в пар.
— Послушай, — сказал Ханнес, — не думай, будто София не любит тебя. Она тебя любит. Я знаю.
— Ты с ней…
— Конечно, мы с ней говорили. Она приходила уже два раза. Она обижена и сердита на тебя. Так сердятся только на тех, кто небезразличен.
— А Еннер?
— Я не знаю, какие у них отношения. Может, и самые близкие. Но она упомянула о нем мимоходом, она злится на него из-за обращения в полицию.
Давид вздохнул и снова подул на стекло.
— Я уеду, Ханнес, — сказал он. — Сегодня же вечером, как только стемнеет.
— Куда?
— Мир большой. Просто сбегу. Как и хотел. Я же тебе сказал, что взял свой паспорт. Конечно, мне страшно, но я все-таки уеду. После вчерашнего мне хочется только уехать. Возьму пример с Августина.