Титаник. Псалом в конце пути
Шрифт:
— Простите, — ответил метрдотель по-английски. — Кто вы и что вам здесь надо?
— Я музыкант! — воскликнул Петроний, и синьор Гатти узнал в нем музыканта из судового оркестра. — Понимаете?! Mu-si-cante! Но на самом деле… на самом деле я нечто совсем другое. И скоро я стану бессмертным! Я наблюдал за вами, господин метрдотель, я угадал в вас человека с духовными интересами! И вот час настал!
— Час?
— Да! Пришла пора сказать об этом. Я прошу разрешения сообщить господам то, что я услыхал в моем контрабасе!
—
Петроний уже опустил инструмент на пол и, не прося больше разрешения, заиграл, воинственно размахивая смычком и извлекая из контрабаса раскатистые и пронзительные звуки.
— Слушайте! — кричал Петроний. — Слушайте, что он вам говорит! Уважаемые дамы и господа! Слушайте!
Гости начали торопливо покидать ресторан. Метрдотель в отчаянии раскинул руки и застыл. Надо же, чтобы этот человек оказался итальянцем. Какой конфуз!
— Час настал! — кричал Петроний как безумный, терзая смычком струны. — Настал! Наконец-то! Sentite! — кричал он, радостно поглядывая на метрдотеля.
Синьор Гатти вытер покрывшийся испариной лоб. Скандал. Скандал. Вот и супруги Штраус уходят; эти скромные пожилые люди первый раз позволили себе посетить ресторан a la carte…
Метрдотель сумел взять себя в руки и вспомнил о чувстве собственного достоинства. Он мысленно сосчитал до трех. Потом призвал своих покорных «джиннов»:
— Что вы смотрите! Немедленно остановите его!
Петрония уложили в каюте музыкантов. Его трясло, и он все время что-то выкрикивал. Джейсон старался успокоить его, вернуть к действительности, но безуспешно.
— Это правда! — кричал Петроний. — Истинная правда! Клянусь памятью моего прадеда! Я слышал это в моем контрабасе! Наконец-то я могу это открыть!
Алекс глянул на Джейсона, но ничего не сказал. Макэлрой уже сделал Джейсону выговор.
— Я намерен обо всем сообщить импресарио, Кауард, — сказал он. — Это скандал, и вину за него я возлагаю на вас.
Джейсон вздохнул и равнодушно посмотрел на дрожащего Петрония.
— Ничего не понимаю, что он там бормочет. Джим, дай ему виски. Может, он успокоится.
Джим достал фляжку. Петроний жадно припал к ней.
— Черт побери! Он высосал все до последней капли! — возмутился Джим.
— Я возмещу тебе убыток, — пообещал Джейсон.
Понемногу Петроний затих. Лишь порой он еще выкрикивал какие-то непонятные слова.
— Белая горячка? — предположил Алекс.
— Он же почти не пьет, — возразил Джим. — Да и не похоже это на белую горячку.
— Он просто сошел с ума, — сказал Джейсон. — Все, с меня хватит. Он уволен, и кто знает, не уволят ли вместе с ним и всех нас.
— Не принимай это близко к сердцу, — утешил его Алекс. — Я завтра поговорю с Макэлроем.
— А где остальные? — спросил Джейсон.
— В обеденном зале второго класса, — ответил Джим. — Играют там на богослужении. Один священник из пассажиров остался недоволен службой капитана
— Ладно. — Джейсон устало вздохнул. — Вы двое идите туда и помогите нашим. А я останусь с Петронием.
Джим и Алекс ушли. Джейсон достал книгу по Орнитологии, устроился на своей койке и погрузился в чтение. Петроний громко храпел, словно безумие задело также и его легкие.
В углу темнел большой контрабас.
История Петрония
Дорога. Начало и конец, рождение и смерть. Все проходит по ней. Дни и ночи, леса и города.
Он всегда видел перед собой дорогу, желтую, раскаленную солнцем. По обочинам в траве стрекотали кузнечики, но днем все словно вымирало. Где-то в пыли грелась на солнце змея или ящерица. Днем птицы не пели. Путники тоже отдыхали. Для привала им было легко найти рощицу или тенистое дерево. И даже родник.
Много миль прошел он так, усталый, вспотевший, запыленный и истомленный жаждой. Но другого счастья, кроме дороги, он не знал и ни на что не променял бы свой посох и стертые ноги.
Дорога была всегда. Она была и жаждой, и водой.
Еще в родном городишке, расположенном высоко в горах Умбрии, он каждый день думал о дороге. Как лента из сусального золота, она петляла в лучах полуденного солнца. Круглый год по ней мимо их городка ползли скрипучие телеги и повозки, груженные бочками вина и масла, овощами и мясом. Путь их лежал в Рим.
А навстречу им ехали торговцы, шли разносчики, странники, бродячие фокусники и музыканты. Они останавливались в городке, иногда некоторые задерживались на день-другой, а потом двигались дальше. Дорога была как река. По ней тек бесконечный поток образов — старый молчаливый монах с посохом и в коричневом плаще. Торговец птицами с большой клеткой на тележке — в клетке щебетали желтые, синие и красные клубочки, но были у него и соколы с ястребами. И у всех путников были усталые глаза — пройденные мили оставили свой след на их лицах, равно как и мысль о милях, ждущих их впереди. Да, дорога, как река, несла их всех. Ну а городок — городок был заводью.
Он сызмала знал это слово: «заводь». Сколько он себя помнил, дорога безмолвно звала его с собой. Конечно, и другие мальчики интересовались всем, что видели на дороге. Но юного Джованни Петронио Вителлотеста она притягивала особенно сильно.
Однажды — ему тогда было двенадцать — в городок приехал кукольный театр.
Наблюдательный пост Петронио находился у нижних городских ворот в тени старой повозки без колес. Он мог сидеть там целыми днями, не сводя глаз с дороги. Когда он думал, что его никто не видит, он забирался на козлы этой брошенной повозки и длинным прутом погонял воображаемых лошадей.