Тьма над Петроградом

Александрова Наталья Николаевна

Отбросив этот вариант, Борис решил применить уже оправдавший себя метод и произнес строгим начальственным тоном:

– Откройте немедленно! Комиссия по уплотнению!

– Что ж сразу-то не сказали… – Звякнул засов, заскрежетали замки, и дверь с ревматическим скрипом отворилась.

На пороге стояла старушка в черном платке и длинной кофте. Старушка смотрела на Бориса испуганно и часто моргала.

– Какое же еще уплотнение? – проговорила она, пропуская Бориса в квартиру и запирая за ним дверь. – Мы уж и так живем как селедки в бочке! Куда ж еще плотнее-то?

Мы все ж не херувимы святые, хоть немножко-то местечка нужно…

Борис внимательно пригляделся к старухе. Это выражение – «херувимы святые» – он когда-то слышал не раз…

– Меланья? – проговорил он неуверенно, поворачивая старуху к свету. – Ты, что ли?

– Ну, я Меланья, – насторожилась старуха. – А вы-то кто, к примеру, будете?

– Не узнаешь? – Борис сам встал ближе к свету. – Что, так изменился? А я, между прочим, только что из Озерков…

– Борис Андреич! – Старуха ахнула. – Неужто вы, батюшка? А я слыхала…

– Что слыхала – не поминай, – поспешно остановил ее Борис. – Слухи, они на то и слухи, чтобы не очень-то им верить и никогда не повторять…

Теперь он понял, что означал котелок, пририсованный в конце «индейского письма». По адресу, записанному условными значками, он нашел не самого Павла Аристарховича, а его старую кухарку Меланью.

Меланья отработала в доме Ртищева не один десяток лет, и Борис не раз и не два едал ее дивную стерляжью уху и котлеты де-воляй, жаркое из телятины и рыбное заливное, а ее чудесный смородиновый десерт и восхитительное полосатое бланманже он не мог вспоминать без слез. Летом Меланья, разумеется, выезжала с барином в Озерки, и когда дядя Па отправлялся в поход с «индейцами сиу», кухарка давала им с собой запас чудных яблочных пирожков.

– А где барин-то, Павел Аристархович? – проговорил Борис, понизив голос и нагнувшись к самому уху Меланьи.

– Ох… – она горестно сморщилась, приложила к глазам уголок платка, – такое горе, такое горе…

– Умер?! – ужаснулся Борис.

Ответить Меланья не успела.

– Это кто там пришел? – раздался у нее за спиной визгливый голос. – Это что, разве уплотнительная комиссия?

Борис оглянулся.

Только теперь он понял, что с лестницы попал прямо в кухню, плотно заставленную крошечными кривобокими столиками и шкафчиками многочисленных жильцов. На кухне не было никого, но зато из коридора выглядывало несколько озабоченных физиономий.

– Это племянник мой из деревни приехал! – сообщила Меланья любопытствующим и потащила Бориса за собой, шепнув: – Пошли, Борис Андреич, в мою комнатку, а то эти ироды так и вынюхивают…

– Что-то этот гражданин на деревенского не очень смахивает… – послышался за спиной Бориса подозрительный голос. – Надо бы документы проверить, что за племянник…

– Вам надо, Наталья Семеновна, вы и проверяйте…

Продолжения дискуссии Борис не расслышал, потому что Меланья протащила его по длинному коридору, заставленному бесчисленными сундуками и ломаной мебелью, затем нырнула в узенький коридорчик и буквально втянула в комнатку возле другой двери – дубовой, с резными филенками – и захлопнула за собой дверь.

Комнатка

была так мала, что скорее напоминала не человеческое жилище, а внутренность сундука или чемодана. Большую часть этой каморки занимала узкая койка, аккуратно застеленная белым пикейным одеялом. Впрочем, и все остальное в этой комнатке было чистенькое и аккуратное – Меланья всегда отличалась пристрастием к порядку.

– Так что Павел Аристархович? – повторил Борис свой вопрос. – Неужели умер?

– Хуже, батюшка, хуже! – запричитала кухарка и снова промокнула глаза концом платка.

– Господь с тобой, Меланья! Что же может быть хуже смерти?

– Ох, батюшка, не скажи! Ежели приличная христианская кончина, так это разве ж плохо? Батюшка причастит, соборует, после отпоют, все честь по чести, в чистый гроб положат… свечи горят, иконка на груди – что ж тут плохого?

– Ладно, Меланья, не увлекайся! Что же с барином твоим случилось?

– Ох, батюшка Борис Андреич! Худо с ним случилось, лихо! В энту, в чеку окаянную попал!

– В ЧК? – переспросил Борис. – Да, я слышал, что он угодил в ЧК, но ведь это случилось, кажется, еще в девятнадцатом году… тогда как он мог… – Борис замолчал, он даже при верной Меланье не хотел говорить о цели своего приезда, да и письмо, найденное в дупле дуба, тоже не хотел упоминать.

– То, батюшка, было в девятнадцатом, это правда. Так то – давнее дело, тогда ему повезло, отпустили его. Хороший человек попался…

И она рассказала Борису, что когда Ртищев в девятнадцатом году попал в ЧК, он столкнулся там с одним из своих бывших студентов. Этот чекист поручился перед своим начальством за профессора Ртищева, и того, как ни странно, выпустили. Однако пока он находился в ЧК, квартиру его заняли, а все вещи растащили, и несчастный Павел Аристархович поселился на птичьих правах у своей верной кухарки, которая, как простая труженица и объект эксплуатации, получила эту самую комнатку размером с чемодан.

– Вот тут он, батюшка, и жил, кормилец мой! – причитала Меланья, обводя свою нищенскую комнатку красноречивым жестом.

– Где ж он спал? – изумился Борис.

– Так вот на этой кроватке почивал!

– А ты, Меланья?

– Ты, батюшка, не подумал ли чего! – Меланья закраснелась, как девушка. – Я уж к смерти готовлюсь! Я вот тут, на сундучке, спала… много ли старухе надо? – Она печально вздохнула, вспоминая эти блаженные времена, и продолжила, погрустнев: – Все через энтого аспида, через Сундукова, будь он неладен!

– Через Сундукова? – удивленно переспросил Борис, вспомнив безобидного старичка в пенсне, указавшего ему черный ход. – При чем тут Сундуков?

– Так он у нас энтот… квартирный ополоноченный.

– Уполномоченный?

– Во-во, и говорю – ополоноченный. Это значит – ночей не спит, все думает, как бы на кого донести, как бы соседям гадость какую сделать и соседскую жилплощадь к рукам прибрать…

– А с виду такой безобидный старичок!

Старуха хотела продолжить свой рассказ, но вдруг в дверь ее комнаты постучали, и грудной женский голос проговорил: