Тьма над Петроградом
Шрифт:
– Ох ты, несчастье какое… мой Никанор Нилыч, покойник, тоже грудью маялся. Я ему хорошую травку собирала, очень помогала… сейчас я вам тоже заварю, как рукой всякую хворь снимет…
– Ну, мы передаем вас в надежные руки! – проговорил Борис, помогая Ртищеву подняться на крыльцо, и вернулся к Мари.
Она уже развернула машину к затону, сняла с тормоза. Вдвоем они подтолкнули автомобиль, он проехал по пологому берегу, подпрыгивая на кочках, нырнул капотом в темную маслянистую воду затона и быстро пошел ко дну. Поверхность воды забурлила ключом и быстро успокоилась. Лопнул последний
Борис и Мари направились к домику смотрителя.
В темноте Мари оступилась на скользкой кочке, и Ордынцев машинально поддержал ее за локоть. Он думал, что снова, как первый раз, в Париже, Мари резко оттолкнет его, но на этот раз она благодарно отозвалась на его дружеский жест. Все же что-то неуловимо изменилось в ней за это время. Или, может быть, она всегда нуждалась в теплоте и участии, в простых человеческих чувствах, но скрывала это из боязни показать свою слабость?
Сердце Бориса жадно, жарко забилось. Он почувствовал, как забытая, казалось, жажда жизни переполняет его. Податливое женское тело прильнуло к нему, Борис нашел губами ее губы – и задохнулся, такой бесконечной нежностью отозвалась Мари на его поцелуй. Ее губы были сухими и горячими, как земля в засуху, и как иссохшая земля благодарно раскрывается навстречу весеннему ливню, так и Мари раскрылась навстречу этой случайной нежности. На какое-то время мир вокруг них перестал существовать, только жадные губы, нежные руки и бьющиеся в унисон сердца…
Борис оторвался от губ Мари, покрыл поцелуями ее лицо, ее глаза – и почувствовал, что они солоны от слез.
– Что ты… – прошептал он с бесконечным состраданием, с бесконечной нежностью. – Что ты! Все будет хорошо!
– Вряд ли… – отозвалась она едва слышно и мягко отстранилась от него. – Слишком много мы пережили… внутри нас все умерло… меня прежней больше нет, я умерла тогда, под Белой Церковью…
– Мы живы, Мари! – воскликнул Борис, снова прижимая ее к себе. – А пока мы живы – у нас есть надежда! Все еще будет хорошо! Я знаю! Слышишь – это весна пробует голос!
Действительно, ночь вокруг них наполнилась шорохом и щебетом, вздохами и плеском – казалось, сама природа пробуждается для любви и жизни.
Но Мари снова отстранилась от Бориса.
– Пойдемте… – Она шагнула к дому. – Нас ждут…
Внутри уже уютно горела керосиновая лампа. Саенко и Ртищев сидели возле стола, рядом с хозяйкой. Павел Аристархович маленькими глотками пил какой-то душистый отвар, и лицо его уже заметно порозовело. Саенко дул на кружку с горячим чаем и оживленно говорил:
– Ох и подлый же народ эти англичане!
– Саенко, чем же англичане-то тебе не угодили? – усмехнулся Ордынцев, входя в комнату. – Вроде и видел-то ты их, считай, один раз в жизни…
– Так не в том дело, что я сам видел! – возразил Саенко, разломив сушку с маком. – Утесняют англичане индийскую нацию. Так утесняют, что просто сил нет терпеть! Я давеча в газете читал, мне извозчик знакомый давал…
– Уж не тот ли самый извозчик, у которого ты пролетку позаимствовал?
– Да хоть бы и так! Одно до другого совершенно не касается, пролетка – само собой,
Борис сделал Мари незаметный знак и вышел в сени. Когда она присоединилась к нему, он вполголоса спросил:
– Что это за место? Кто эта женщина? Можем ли мы ей доверять?
– Можете не беспокоиться. Это верная женщина, Серж ее хорошо знает. Ее мужа убили красные матросы в восемнадцатом году, так что у нее с большевиками свои счеты. Теперь все хозяйство пришло в упадок, смотритель больше не нужен. Поэтому сюда никто не ходит, вдова живет тихо, уединенно. Кроме того, Серж платит ей очень хорошие деньги.
– Новая экономическая политика! – усмехнулся Борис.
Мари не оценила его шутку, но добавила:
– И место очень удобное. До города близко, а посторонних людей нет, и подойти сюда незаметно нельзя: единственный путь – через мост – отлично просматривается…
– Зато и сбежать в случае тревоги не удастся… – вздохнул Борис.
Они вернулись в кухню.
– Действительно чудодейственный отвар! – воскликнул Ртищев, повернувшись к двери. – Я словно заново родился!
– Неонила Дмитревна мертвого на ноги поднимет! – одобрительно сказал Саенко.
Хозяйка польщенно улыбнулась. Была она хоть и не так чтобы молода, но глаза смотрели весело, приветливо, свое полное тело она носила легко и все успевала – и на стол собрать, и за больным профессором поухаживать, и с Саенко переглянуться. Пантелей чувствовал себя как дома, он вообще мгновенно осваивался на новом месте.
Он помог хозяйке накрыть на стол в горнице. Видно было, что жили здесь раньше не то чтобы богато, но не по-мужичьи. На стол хозяйка постелила белую скатерть, положила столовые приборы. Тарелки были хоть и разномастные, но не битые, неизменная селедка аккуратно разделана и нарезана мелко.
Шум и топот в сенях возвестили о приходе Сержа и Луиджи.
– Еле выбрались! – сказал Серж, схватив ковш воды. – Уголовка крепко за налетчиков взялась, скоро Сеньке плохо придется…
– Как там у них? – спросил Борис.
– Да все нормально, ушли. Филина подстрелили насмерть, а еще одного ранили. Ну, это уж не к нам претензии. Публику в ресторане они порядочно пощипали… на нас не в обиде.
К ужину подала хозяйка рассыпчатую картошку с селедкой, посыпанной крупными кольцами лука, на второе вытащила из печи пирог с морковью. Саенко внес огромный самовар, хозяйка – чашку мелко наколотого сахару. Чай был заварен на сушеной малине, и комната сразу наполнилась ароматом летнего леса.
Через некоторое время Саенко обтер лоб полотенцем и поблагодарил хозяйку.
– Кушайте, гости дорогие! – Та всплеснула руками. – Какие я раньше кушанья готовила! Муж покойный всегда любил, чтобы полный стол гостей!
– М-м-м… – протянул Саенко, – а давайте, Неонила Дмитревна, я вам помогу со стола убрать да посуду вымыть…
Хозяйка и сама сообразила, что разговорилась не вовремя, что гости ее – люди занятые и болтать попусту им не с руки.
Когда они ушли, Ртищев вздохнул и обвел всю компанию испытующим взглядом. Очевидно, легкие подозрения у него вызвал только Луиджи – слишком легкомысленный имел вид в своем клетчатом костюме.