Тьма надвигается
Шрифт:
Однако спорщики бежать не стали. Бембо многозначительно шлепнул дубинкой по ладони.
– Пошли! – рыкнул он.
И те пошли – без охоты, но покорно.
Прежде чем кому-нибудь из них пришла в голову фантазия сбежать, Бембо увидал в отдалении другого жандарма и подозвал его взмахом руки.
– В чем дело? – поинтересовался тот – дородный парень по имени Орасте.
– Пропади я пропадом, коли сам знаю, – ответил Бембо. – Этот вот заявляет, будто рукам волю дал, понимаешь? А эта – что он пытался стащить ее кошелек.
Орасте оглядел Габрину и слегка
– Не встречал еще чучелка, который не стащил бы чего при первом удобном случае, – проворчал он.
От природы светлокожий, Балозио побледнел еще сильней и стал похож на привидение.
– Знаете что, – отрезал он. – Я честный человек! Я всегда был честный человек и верный подданный! – Поднять шум у него не слишком получалось – слова его прозвучали не так дерзко, как испуганно. – Я же не виноват, что таким родился, – добавил он совсем уже жалобно.
Габрина исхитрилась прильнуть на секунду к Орасте.
– А по мне, так на елгаванского шпиона он похож, – промурлыкала она голосом, какого обычно не услышишь за порогом спальни.
Балозио в расстройстве чувств этого обмена любезностями не заметил.
– На дурную болезнь ты похожа! – огрызнулся он.
– Заткнись, каунианин, – страшным голосом прохрипел Орасте.
Можно было подумать, что он изображает военного вождя древних альгарвейцев, – Бембо подозревал, что его товарищ тоже читает исторические романчики.
Орасте уже готов был отходить Балозио дубинкой, когда Бембо шепнул ему на ухо:
– Поосторожней! А если он богатыйкаунианин?
По виду светловолосого предположить это было трудно, но случалось и не такое. Орасте скорчил рожу, но отступился.
Когда вся компания поднялась по лестнице и ввалилась в участок, сержант Пезаро торопливо опустил пирожное со сливами, которое жевал, но крошки слоеного теста застряли у него в узенькой бородке.
– В чем дело? – проворчал сержант.
Все заговорили, заорали, завизжали хором, сопровождая все более громкие вопли все более яростной жестикуляцией. Балозио каким-то образом очутился на полу – как именно, Бембо не заметил, потому что обменивался с Габриной недобрыми словами.
Пезаро, как большинство альгарвейцев, обладал способностью слушать нескольких собеседников разом.
– Хватит, – проронил он, наслушавшись и насмотревшись. – Бембо, тащи этого олуха, – он указал на Балозио, – в архив. Если он пытался стащить что плохо лежит – в камеру и под суд. Орасте, ты займись девкой. То же самое: если пыталась надуть клиентов – за решетку, если нет – вышвырни ее на улицу.
Бембо подумал было, что Габрина обрушится на Пезаро, посмевшего приписать ей «клиентов». Но потаскушка оказалась хитрей: она послала Орасте еще одну призывную улыбку, и дородный жандарм, по всем признакам, готовы был отозваться. У Бембо появилось подозрение, что архивы будут подвергнуты не столь
Бембо покорно обернулся к Балозио. На щеке каунианина откуда-то появился синяк.
– Пошли, приятель, – молвил жандарм, – разберемся с тобой.
Дорогу в архивный отдел Балозио, похоже, знал, что показалось Бембо не вполне подобающим образу человека безупречной честности. Жандарм бросил на Саффу плотоядный взгляд. Художница ответила ему непристойным жестом, как Габрина – Балозио, и тут же подмигнула. Зачем она его дразнит – чтобы подбодрить или чтобы свести с ума? Скорее последнее.
Скучающий письмоводитель записал имя Балозио, снял у него отпечаток пальца и пробормотал заклятье. Один из бесчисленных ящиков за его спиной распахнулся сам собой. Чиновник кивнул Бембо.
– Ну точно, числятся у нас его пальчики. – Все с тем же скучным видом он вытащил нужную папку, водрузил на стол и открыл. Бембо узнал рисунок Саффы.
– Посмотрим, – бормотал письмоводитель, листая страницы. – Оштрафован за неуплату проститутке, карманная кража, еще раз карманная кража, привлекался за кражу кошелька… но в тот раз улик не нашли.
– Еще бы нашли! – воскликнул Балозио. – Я этого не делал! – Он развел руками в отчаянной мольбе. – Я каунианин, и все равно меня не смогли осудить! Ну какая на мне может быть после этого вина?
– Хватит и этого, – остановил Бембо письмоводителя. – Спасибо. Посидит за решеткой немного. Будет повод убрать с улиц хоть одного каунианина.
– Да я даже каунианского не знаю! – взвыл Балозио.
Чиновник не обратил на него внимания – он возвращал на место личное дело воришки. Бембо взял каунианина за локоть.
– Пошли, приятель. Пойдешь миром – отделаешься арестом. А нет…
Понурившись, Балозио двинулся за ним.
Корнелю пил горькое вино чужбины и питался сухим хлебом изгнанника. Он понимал, что метафора остается метафорой и хлеб, которым кормили его лагоанцы, был не черствей того, что привык он жевать на островах Сибиу. Теперь, когда Лагоаш вступил в войну с Альгарве, достать вино становилось непросто, но местное пиво всех сортов, темное и светлое, горькое и сладковатое, он находил превосходным.
Но, сытый и пьяный, он оставался изгнанником. Над Тырговиште и другими городами Сибиу реяло альгарвейское знамя, зеленое, алое и белое. Король Буребисту, не успевший бежать из дворца, находился в плену. И Костаке, жена Корнелю, тоже в руках захватчиков. Возможно, у него родился сын или дочь. Подводник не знал. Не мог знать. Но он хорошо знал альгарвейцев. Они станут крутиться близ Костаке, словно псы вокруг течной суки.
Стиснув кулаки, он сидел на жесткой койке в одной из казарм, которую лагоанцы выделили жалкой кучке вырвавшихся из Сибиу солдат и моряков – последним из свободных сибиан. Корнелю проклинал альгарвейцев, что захватили его страну: за то, что они родились на свет, и за то, что нашли способ исполнить свой замысел, какого не сумел предусмотреть никто в островном королевстве.