Тьма (сборник)
Шрифт:
Экран слишком яркий. Гудрик убавил яркость. Понял, что даже у темноты есть свое, особенное свечение. «Странно», – он глубоко вдохнул… вернее, попытался, но грудная клетка не пошевелилась. «Круто, – подумал он, – очень круто. Не шевелиться. В совершенном спокойствии, белом-белом спокойствии на черном-черном фоне. Осталось уладить совсем немного. Я уже почти готов. Что бы это ни было».
Прохладный голос альта, тоненькая струйка удовольствия в рокоте ночи.
Не могу сказать, что это очень уж приподнятое ощущение. В конце концов, ничто над тобой не довлеет, никакие
Щелчок. Открылась входная дверь, и от этого звука, похоже, в комнате стало светлее. Шаги, голос Рэйчел.
– Уэйд?
Он ощущал ее. Горячую, липкую, мягкую. Ее груди, из жировой ткани, виляние ее бедер, сокращение сухожилий, живых. Будто своеобразную музыку, бесстыжую мелодию жизненной силы и обмана.
– Вот ты где! – радостно воскликнула она. Обжигающая вспышка звука, и она уже позади него. Наклонилась, положив руки ему на плечи, поцеловала в щеку. Прядь ее каштановых волос змеей упала Уэйду на шею и грудь. Он едва ощущал запах духов, еле-еле. Она всегда ими так заливалась, что он едва мог терпеть, задыхаясь от этой цветочной вони.
– Как дела со статьей? – спросила она, отходя в сторону.
Он повернулся, впиваясь в нее взглядом. Округлая задница, затянутая в шелк, теперь напомнила ему лишь о канализации, наполненной черной желчью, ее сердце стало для него отвратительно красным гамбургером с ядом. А эти крохотные торчащие соски…
Он вспомнил, как она убирала волосы наверх, надевала передники, будто Вильма Флинтстоун, как он приходил домой и прикидывался прелюбодеем Барни Рабблом.
Как им было смешно.
Уба-дуба-ду.
А теперь лихорадочная температура ее плоти будто сверкала. Сверкал даже воздух. Даже тени стали черными отблесками.
– Нормально, – ответил он. – Почти закончил.
…Бесконечно медленные минуты. Медленные, будто клубы дыма, мысли. Лишь время, лишь намек на существование. Лишь совершенная музыка, которой не существует, будто дым…
– Как там в «Авангарде»?
Он кашлянул.
– А ты радио не слушала?
Пауза.
– Нет, я была занята.
«Занята, угу».
Бедра, вздымающиеся под мятым одеялом, скользкие от пота, рот и язык, раскачивающиеся груди, большая задница, приплющивающая бедра.
– Мне понравилось, – сказал он.
Нервный смешок.
– Очень понравилось. Больше, чем когда-либо.
Он прислушался к своим ощущениям. «Все в порядке, все под контролем… что бы это ни было. Осколки отчаяния, гнева, осколки любви. Ничего особенного, ничего, что исказило бы восприятие».
– Ты в порядке? Говоришь как-то странно.
– Я в порядке, – ответил он с мерзким чувством, смешанным с наслаждением. – Хочешь послушать концерт в «Авангарде»? Я записал.
– Ну да… но тебе ведь спать хочется? Могу завтра послушать.
– Не хочется.
Он включил диктофон. Экран компьютера сверкал, будто полуденное солнце.
…Раскаты грозы, красные сполохи огня на горах вдалеке; весь мир осветился волшебным светом и вибрацией, воспрянувшие части плоти остыли и расслабились, Белый Нил умиротворенного ума, текущий
– Нравится? – спросил он.
Она подошла к окну и стала глядеть на панораму города.
– Это… занятно, – сказала она. – Не знаю, нравится ли, но цепляет.
Услышал ли он, как ее голос стал глуше, стал зачарованным? Или она просто о другом думает?
Слушай во все уши, детка, позволь этой черной магии победить тебя… Просто слушай, просто позволь ей войти, заполнить пустоты, в твоем мозгу этим бормотанием, переливами баса, змеиными извивами струй красной жидкости, дай ей тебя окутать и угнездиться в твоей голове, в этом все, вся Америка, все, что тебе надо знать, черт подери, красота и истина Китса в обертке из странной мелодии…
Статья его уже не интересовала. Кто, черт подери, станет ее читать, в конце концов? Сейчас для него важнее Рэйчел, важнее помочь ей пройти трудные перемены, преодолеть смущение и чувства. Он с трудом поднялся на ноги и подошел к ней. Положил руки на ее бедра. Рэйчел напряглась и тут же расслабилась, прижавшись к нему. Снова напряглась. Он поглядел на Манхэттен поверх ее головы. Совсем немного огней осталось. Сигнал все проще и проще. Точка, точка, точка. Остановка. Точка, точка. Остановка.
Остановка.
– Давай поговорим, Уэйд?
– Слушай музыку, детка.
– Нет, на самом деле. Нам надо поговорить.
Она попыталась отодвинуться от него, но он держал ее, ухватив пальцами за тазовые кости.
– До утра подождет.
– Я так не думаю.
Она обернулась к нему и впилась в него взглядом зеленых глаз.
– Я и так слишком долго это откладывала.
Она открыла рот, будто желая сказать что-то еще, но отвернулась.
– Мне очень жаль…
Он понимал, к чему все идет, и не желал это слышать. Неужели она подождать не может? Еще пара минут, и она начнет понимать. Узнает то, что знает он. Боже, как она не может подождать?
– Слушай, – сказал он. – Хорошо? Послушай музыку, а потом поговорим.
– Уэйд, боже! Что с тобой такое из-за этой дурацкой музыки?
Она дернулась в сторону, но он схватил ее за руку.
– Если попытаешься, то поймешь, о чем я, – сказал он. – Но это займет время. Тебе надо подождать.
– О чем ты?
– Музыка… в ней есть нечто. Она влияет.
– О боже, Уэйд! Это важно!
Она попыталась вырваться.
– Знаю, – сказал он. – Я это знаю. Но сначала сделай, что я говорю. Ради меня.
– Хорошо, хорошо! Если тебе с того лучше будет.
Она вздохнула и с видимым усилием сосредоточилась на музыке, наклонив голову набок… но лишь на пару секунд.
– Я не могу слушать, – сказала она. – Для меня это слишком.
– Ты не пытаешься.
– О, Уэйд, – сказала она дрожащим голосом. С дрожащим подбородком. – Я пыталась, правда. Ты не понимаешь. Пожалуйста! Давай просто сядем и…
Она снова вздохнула.
– Пожалуйста. Мне надо с тобой поговорить.
«Надо ее успокоить. Усилить свое спокойствие и дать ему войти в нее». Он положил ладонь ей на шею, прижал ее голову к своему плечу. Она сопротивлялась, но Уэйд не отступал.