Тьма сгущается перед рассветом
Шрифт:
— Э, Рузичлер!
Тот обернулся.
— Ну, так как? Ваш Томов будет авиатором? Вот чем он будет!.. — воскликнул Гаснер, показывая кукиш.
Улыбаясь, Рузичлер ответил:
— Будет авиатором, мусью Гаснер, не беспокойтесь, Томов своего добьется…
— Будет, говорите? Да, да, только когда у лошадей будет пасха! — крикнул Гаснер, потрясая кукишем.
X
Настал вторник. К одиннадцати часам Илья был в канцелярии школы «Мирча Кантакузино». В приемной, кроме него, сегодня посетителей не было. Илья не решался, однако, войти или постучать в дверь. Ждал он уже больше часа. Наконец, адъютант с папкой в руках вышел из кабинета
— А, это вы… Зайдите, — адъютант, толкнув плечом высокую дверь, вошел в комнату. Следом вошел Томов.
Ничего не сказав, не пригласив юношу сесть, адъютант направился к шкафу, вделанному в стену, и стал рыться среди папок и бумаг.
Илья огляделся: он стоял в небольшой комнате, со стены на него смотрел портрет Карла второго. Широкий аксельбант и множество орденов закрывали всю грудь его величества. Илье показалось, что король шевельнул губами: «Я разрешил… Вы станете летчиком». По телу пробежали мурашки…
«Но почему адъютант так сух? — мелькнула мысль. Однако тут же Илья стал себя успокаивать: — Нет, мне это только кажется. Я слишком волнуюсь…»
Адъютант открыл папку, извлек большой желтый конверт с документами Томова, не садясь за стол, перелистал их и бесстрастно взглянул на Илью:
— Ваше прошение рассмотрено.
У Томова ёкнуло сердце.
— Принимаем вас.
Илья не верил. Ему казалось, что он ослышался, но переспросить не посмел. Адъютант приподнял брови и, бросив на Томова удивленный взгляд, повторил:
— Вы приняты.
Илья был счастлив… Ему хотелось обнять адъютанта, хотя сегодня он не казался таким симпатичным.
Адъютант отложил в сторону конверт, отколол прошение Томова от остальных документов, откашлялся и, не глядя на Илью, добавил:
— Вот вам номер текущего счета нашей школы, куда вы внесете четырнадцать тысяч лей… Впрочем, сейчас можно только половину. Остальные придется внести к экзаменам, когда будете получать бревет [31] пилота…
31
Бревет — квалификационное удостоверение, диплом.
Илье почудилось, что потолок повалился ему на голову… Несколько мгновений он стоял молча, помутневшими глазами глядя на адъютанта…
— Но… — начал он, заикаясь, — у меня нет таких денег…
Адъютант презрительно пожал плечами, вложил документы обратно в конверт и протянул его Илье:
— Тогда ничем не могу помочь.
Илья вертел в руках конверт и переступал с ноги на ногу, не решаясь уйти…
— Может быть, вы можете принять меня учеником в мастерскую ангара? — произнес, наконец, он, умоляюще глядя на адъютанта.
— Нет… В ученики бессарабцев не берем. И даже если бы сделали для вас исключение, нужна гарантия — какое-нибудь недвижимое имущество. Ведь если напортишь что-нибудь в мастерской, казна не должна оставаться в убытке. Но у тебя, как я понимаю, нет ничего такого… — И адъютант сделал гримасу, означающую: «Что с тобой разговаривать, если ты нищий. Авиация не для таких, как ты…»
Он сел за стол и занялся своими бумагами, считая, что разговор окончен. Через некоторое время он поднял голову и, увидев, что Томов не ушел, добавил:
— Так положено… Устав! Порядок!.. Единственное могу посоветовать: напиши прошение его сиятельству министру воздушного и морского флотов, генерал-аджутанту Паулю Теодореску. Только он может разрешить, но я опять-таки сомневаюсь… ведь ты из этой проклятой Бессарабии… Но все же попробуй, напиши… Вот все… До свидания. Я занят.
Илья не помнил, как очутился на улице. Словно автомат шагал он, сам не зная куда, растерянный, опустошенный. Все вокруг было
Илья шел по незнакомой узенькой чистой улочке и думал о Болграде, вспоминал мать, родных, учителей, которые говорили, что молодежь в Румынии может выбрать себе любую профессию; вспоминал обещания и вымогательства Рабчева, надежды на капитана Абелеса…
Навстречу шли люди. У них свои дела. А Илья? Кому он нужен? Куда он идет? Чувство одиночества, жгучей обиды охватило его… Вдруг он вспомнил тех носильщиков, что видел в день приезда в Бухарест. Вот он сейчас похож на них… Такой же растерянный, раздавленный, и никто не может ему помочь, утешить добрым словом, подсказать… Почему-то назойливо стоял перед глазами человек со шрамом на лбу — тот самый, что тогда сказал носильщикам: «Ничего, ничего, придет еще время, когда они будут нам таскать чемоданы, только не надо им поддаваться!..» Будут… Как же… Дождешься!.. Ведь у них сила, деньги…
Из маленькой бодеги доносились невыносимо фальшивые звуки скрипки. Кто-то, стараясь изо всех сил, вытягивал высокие ноты: «Ох, ох, ох! И бо-же-ж мо-ой!» Через несколько шагов — другая бодега: оттуда — звуки другой песни: «Скажи мне Ляна». И на следующем углу опять бодега… Илья свернул в переулок. В воздухе, где-то за крышами домов, пронесся самолет. Гул моторов напомнил Илье праздник авиации. Перед глазами встала Валентина Изоту… «Все, кто желают, могут учиться бесплатно!..» Сейчас она дома… У нее есть дом, есть родина, которая дает ей возможность жить, учиться. Почему ей не быть веселой, не смеяться? Вот родился бы я там, в России, не пришлось бы мне так мучиться, унижаться. А попробуй я сейчас поехать домой, в Болград, все начнут посмеиваться: «Ну, авиатор? Что, крылья обрезали? Прогнали?» И надо же было, чтобы родители в восемнадцатом году застряли в Бессарабии. Что их там задержало? Илью охватила злость. Имущества никакого… Да собственно говоря, — вдруг подумал он, — и Бессарабия тут ни при чем. Была же она прежде Россией. Мать до сих пор не выговорит румынского слова. Захватили Бессарабию румынские бояре и душат людей, выкачивают, что только могут. А народ? Что, собственно, для них наш народ? Пусть дохнет… Да и румыны здесь, в столице, разве лучше живут? А господа буржуи еще шумят, что в России плохо… Брехуны! Боятся, чтобы народ не узнал правды. Вот рассказать бы Вале Колеву, Митике Чоботару о празднике авиации, как прилетели русские большевики и утерли всем нос! А было бы у Советов плохо, так русские летчики не были бы такими веселыми, жизнерадостными. Это точно! Дома ведь говорили, что кто-то из наших болградских перешел по льду через Днестр в Россию и теперь стал там большим человеком, будто даже профессором… Да и Рабчев проговорился, что какой-то летчик из Галаца перемахнул туда на самолете.
Мысли сменяли одна другую. Илья то сутулился, сжимая челюсти и кулаки, то спохватывался, старался выпрямиться, поднять голову выше, но это ему удавалось ненадолго… Он забывался и вновь шел огорченный, погруженный в невеселые мысли.
«Ну не буду летать на королевских самолетах, подумаешь!» — успокаивал он себя. Но тут Илья вспоминал Изабеллу, ее белое, как мрамор, лицо; она как живая стояла перед глазами. Уложенные калачом косы, гордая осанка. «А про Попа — ничего не пишет…» — И Томов представил себе, как Жоржик Попа ходит в дом к Раевским, а Изабелла, улыбаясь, встречает его. Они смеются, ходят в кино или, быть может, сейчас гуляют по казенному саду, радостные, беспечные… Илья помнил: когда они встречались, Изабелла смотрела ему прямо в глаза. Много раз Илья не выдерживал ее взгляда, смущался.