Тьма. Том 1 и Том 2
Шрифт:
– Федя, беги… Беги к сто две…
Но я не побежал. Нельзя бежать вот так, оставляя командира умирать за спиной. Я заорал для храбрости, распугав ещё нескольких вульфов. А потом взвалил обрубок десятника на спину и потащил, припадая на раненую ногу.
До сто двенадцатого было метров двести. И у меня не было ни шанса. Вульфов здесь оказалось много: они засуетились вокруг, потянулись ко мне… Но сначала одного, а потом и второго поджарило огненными шариками, прилетевшими от заставы.
И с каждым выстрелом шарики прилетали всё
А потом рядом зарычал мотор. Кто-то снял с меня десятника, после чего в машину втащили и меня.
– Смотри, не бросил…
– Гони, давай! Гони!..
– Ходу! Ходу!..
Перед глазами плыло. Дёргало всю правую сторону тела. Боль рвала сознание на куски. И будто вдалеке звучали голоса:
– Не жилец… Пристрелить, может?..
– Неправильно это, парни…
– Так мучается ведь… Смотри…
Я почувствовал, как с меня стягивают броник и рвут одежду, оголяя правое плечо.
– Мать моя женщина…
– Чем это его так?..
– А давайте лучше пристрелим…
– Я тебе сейчас пристрелю, дебила кусок!
– Так это, господин…
– Ты моей премии решил пулю в лоб пустить?! А ну посторонись…
Я почувствовал, что на пульсирующее от боли плечо легла рука.
Затем почувствовал расходящееся от руки тепло…
А потом мне стало легче, и я сумел открыть глаза.
Я лежал во дворе сто двенадцатой заставы. Прямо на земле. Одежду опять, видимо, срезали, обнажив плечо – и выглядело оно страшно. Чёрные вены, чёрные прожилки под кожей и какой-то чёрный комок в правой груди. И это при том, что края раны от зуба почти затянулись.
– Ну вот… Теперь ещё постреляешь… – обнадёжил меня седой мужчина, сидевший рядом.
Я посмотрел на него и не особо удивился, когда увидел остриё изменённой кожи, тянувшееся на щёку по правой стороне шеи.
Меченый. Это он говорил про премию. И это он сделал что-то, чтобы я очнулся.
А вокруг толпились бойцы: и знакомые лица мелькали из нашего конвоя, и чужие – видимо, местные, со сто двенадцатой заставы. И все они смотрели на меня с жалостью. А ещё как будто даже с лёгким привкусом отвращения и брезгливости. Ну понятное дело, в общем-то… Я был отравлен. Я умирал. И только чудо могло поставить меня на ноги.
– Смотрите, вои! Смотрите внимательно! – приказал им меченый.
– Да чего смотреть-то, боярин? – удивился наш сотник. – Видно же, траванули…
– Да не траванули его! – отрезал меченый. – Запоминайте! Ещё не раз такое увидите. Ты как, парень? Как зовут-то?
– А-а… Фёдор, – ответил я, пытаясь привести в порядок мысли, но они, заразы, продолжали мельтешить в голове и путаться.
– Ну поздравляю, Фёдор… Или сочувствую, – ухмыльнулся меченый. – В любом случае, Русь приветствует нового отрока!
– Русь приветствует! – хором отозвались бойцы, стоявшие вокруг.
И только потом до них дошло, почему вдруг прозвучала ритуальная фраза. И до меня тоже, наконец, дошло. Я смотрел
А затем ошарашенно спросил:
– А я теперь, что ли, меченый?
И тут я понял, что надо бы использовать другое слово. Поэтому, вжав голову в плечи, испуганно добавил:
– Ой…
Бойцы вокруг заржали, а боярин хлопнул меня по плечу.
– Ну можешь, конечно, себя и так называть... Но двусердым быть лучше, чем меченым, правда? А ты теперь, парень, двусердый. Становишься им, во всяком случае. Если выживешь, то с гарантией станешь.
– А я могу… Значит, я ещё и умереть могу? – к такому меня ни первая, ни вторая жизнь не готовили.
– Либо умрёшь, либо выкарабкаешься. Будь у нас тут двусердый лекарь, тогда он выровнял бы процесс выращивания сердца. А пока могу дать тебе совет: возьми в руки оружие и потрать последние три часа, пока ты ещё в сознании, на убийство отродьев Тьмы. Это, знаешь ли, очень способствует развитию чёрного сердца…
Боярин внимательно посмотрел в мои глаза… А затем помахал у меня перед носом рукой и, щёлкнув пару раз пальцами, спросил:
– Федя, блин! Ты понял, что я сказал?
– Идти убивать отродьев! – кивнул я, пытаясь уложить в голове происходящее.
– Ну раз суть уловил – молодец. Дайте отроку оружие, вои! У него мало времени.
Мне не дали автомат. Мне дали егерскую винтовку. А потом даже помогли забраться на башню и не мешали, пока я привыкал к новому оружию. Огнестрел – он и в другом мире огнестрел. Хоть в каждый патрон и понапихано больше магии, чем технологии. Но я справился, разобрался и сделал первый выстрел.
… – За Егора, – прошептал я, глядя, как валится отродье, получившее пулю в башку…
… – За ребят, – прошептал я, глядя, как разлетается голова ещё одного уродца Тьмы…
…А потом я стрелял так много и так часто, что мне только и успевали подносить боезапас. В который уже раз за этот страшный день, весь мир сжался для меня в точку прицела. И, посылая во врага пулю за пулей, я повторял имена сослуживцев.
Раз за разом, по кругу – всех, кого знал. Снова и снова, будто это могло вылечить душу от боли. Не помогло. И снова перед глазами появлялись мертвый Егор, ноги Миши, пробитый насквозь Тихомир, сползающий с сабли…
Андрей Рыбаков из прошлой жизни сейчас бы меня не понял. Он так часто и так много терял знакомых и приятелей, что перестал по-настоящему сближаться с людьми. И, в итоге, к концу жизни душа у него огрубела настолько, что даже коты – коты!.. – не вызывали умиления.
Он прошёл сквозь закат одной страны и кровавое рождение другой. Он видел столько трупов, что сбился со счёта. У него не осталось друзей, которых жалко было бы потерять. Все вокруг для него стали ресурсом, который либо может принести пользу, либо нет. Первым он оказывал услуги ради ответных услуг, а вторых – игнорировал, изредка помогая по остаткам душевной доброты.