Тьма. Том 1 и Том 2

Сухов Лео

Для начала я действительно не знал, что мне делать. У меня не было денег. Вообще. То есть я вот-вот выйду из клиники в незнакомый город. И я ведь даже его название забыл спросить, так торопился распрощаться с лекарем!..

И, мало того, мне надо будет куда-то идти, чем-то питаться, где-то ночевать…

Конечно, можно было бы напрячь маму. Но чтобы с ней связаться, тоже потребовались бы какие-то деньги. Оставалось надеяться, что этот вопрос был продуман в программах помощи для свежевылупившихся двусердов.

Открылась дверь, и в палату зашла всё та же

медсестра-ведьмочка. В руках у неё был бумажный пакет, в котором, видимо, лежала моя новая форма. А если судить по объёмам пакета, то озаботились даже обувью. Значит, хотя бы об этой проблеме можно было не беспокоиться.

На этот раз девушка издеваться надо мной не стала. Поставила пакет на стул и, с формально-вежливым видом пожелав счастливого пути, прогарцевала на выход.

– Скажите… – смущённо остановил я её.

– Да, Фёдор Андреевич? – очень официально отозвалась она.

– Я как-то забыл спросить… А как называется этот город? – я покосился на двойное стрельчатое окно.

Не удержавшись, девушка вполне искренне прыснула со смеху. Но тут же сделала серьёзное лицо и ответила:

– Покровск-на-Карамысе. Мы почти на самой границе с Тьмой. Отсюда до Ишима где-то вёрст двести.

– Спасибо вам, – поблагодарил я её.

– Одевайтесь, Фёдор Андреевич. Документы будут ждать вас на стойке в приёмной! – девушка снова официально улыбнулась и вышла.

Будь я Федей, я бы сильно удивился, с чего это так резко изменилось её отношение. Но память Рыбакова подсказывала, что медсестра, скорее всего, подслушала разговор под дверью и теперь в курсе, что денег у меня нет. Ни вообще, ни в ближайшей перспективе.

А сколько бы ни ворковали девушки о том, что с любимым рай и в шалаше, но мы, мужчины – существа неглупые. И понимаем, что финансовый вопрос всегда незримо маячит рядом с искренними чувствами. И свой честно заработанный, ну или доставшийся в наследство шалаш, под мой рай медсестричка явно не готова предоставить. Даже на одну ночь.

Хорошо, когда в твои девятнадцать в голове есть пятидесятилетний циник, да? Даже если выданное памятью Рыбакова объяснение не было идеальным, оно хотя бы всё объясняло. А ещё мягко ставило меня на место, намекая, что я пока голь перекатная, а не перспективный самец.

Форму мне выдали в комплектации ЛП-1. Первые буквы говорили о том, что она, эта самая форма, является летней и повседневной. А номер – о том, что ходить в ней стоит по городу, а не по лесу. Симпатичные полуботинки с круглыми носами на пересечённой местности долго не протянут.

А в клинике у меня оставалось ещё одно дело. И я не стал его откладывать.

Я знал, что визит к Степану Порфирьевичу дастся мне тяжело. И дело даже не в том, что наш десятник потерял ноги. Дело, конечно, неприятное, но поправимое. Если нужную сумму можешь заработать.

Дело было в том, что со службы Степана Порфирьевича, скорее всего, попрут. В лучшем случае, предложат синекуру где-нибудь в штабе. Но это если есть высокопоставленные друзья и бывшие сослуживцы. А таких, скорее всего, у Степана

Порфирьевича не имелось.

Он сам как-то говорил, что почти всю жизнь служил на границе с Чукотской Тьмой. Платили там, на северах, хорошо… Даже лучше, чем у нас, на границе с Монголией. Жаль, полезных знакомств на такой службе не заведёшь. Чукотская Тьма активничала вот уже лет сорок, и небольшие нашествия нет-нет, да и случались. И люди там периодически гибли.

Скорее всего, многие из сослуживцев нашего десятника уже отправились на тот свет. А сам Степан Порфирьевич использовал все имевшиеся возможности, чтобы получить перевод с севера к нам, на юг, где было спокойно и можно было дослужить до военной пенсии.

Пенсия-то у него будет. И надбавки будут. И за выслугу, и за опасную службу, и, конечно же, за потерю ног. Тут можно не сомневаться: всё будет по-честному. Русское царство своих солдат не обижает. Рублей шестьсот на круг будет получать, а это огромные деньги. Деньжищи, можно сказать.

Вот только выращивание ног стоит, как минимум, тысяч сто… Это частная процедура, которую проводят исключительно такие вот, как его сиятельство, который меня лечил.

А эти потомственные двусерды, учившиеся на лекаря в престижных училищах для богатых мальчиков и девочек, страшно далеки от простого народа. И цены они снижать не будут. Даже ради старого воя, который всю жизнь положил на то, чтобы им, этим богатым деткам, хорошо жилось и комфортно охотилось на отродьев Тьмы.

А Степану Порфирьевичу уже почти пятьдесят. Возраст выхода на полную военную пенсию на Руси – как раз в пятьдесят. Сколько ему жить осталось? В лучшем случае, лет сорок. В лучшем! А скорее всего, с учётом ранения – лет двадцать-двадцать пять. Значит, если мне не изменяет мысленная математика, то если он будет жить на двести рублей в месяц, откладывая четыреста – как раз через двадцать лет накопит на восстановление ног.

И будет ли он вообще откладывать при таких вводных? Я вот не уверен. Лучше уж прожить двадцать очень сытых лет с протезами, чем двадцать впроголодь и ещё двадцать с ногами, но уже старым и больным.

Но было кое-что ещё. И это я понял, только войдя в палату. Понял по тому, как десятник впился взглядом в мою правую щёку, на которой виднелся острый язычок изменённой кожи.

И да, Степан Порфирьевич рад был меня видеть. Рад был, что я жив и со мной всё хорошо. И благодарен был за то, что я вытащил его из боя на своей спине.

И всё было хорошо в нашем общении. Мальчик Федя даже и не понял бы, что что-то не так. А вот Андрей Рыбаков всё почувствовал и осознал.

В глазах десятника стоял только один вопрос: почему он, а не я? Почему он, старый вой, пачками убивавший отродьев Тьмы, так и не получил второе сердце, которое продлило бы его жизнь лет до ста пятидесяти?

А этот молодой пацан, который пороху-то не нюхал, и у которого впереди и без того целая жизнь – получил!

Почему он, всю жизнь сражаясь с Тьмой, закончил свою службу безногим инвалидом, а пацан – дворянином? Где справедливость? За что его так?