«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Вася. Ты, должно быть, влюблен.
— Что вы, — испугался Вася. — Вот так штука. Никогда не было раньше. Заметьте, всё кругом, все — лес, небо, дождь шел, — все по-другому, все в какой-то неведомой красоте. Все не так. Все по-другому.
— Все я смотрел, как ходит Ольга. Как она красиво ходит. А она посмотрела мне в глаза, и вдруг вот тут, внутри у меня, сделалось так хорошо, и я поцеловал ее в голову. Подумайте, я сплю на сене, и она близко… А я утром, когда умывались с ней у реки, руку робко поцеловал. Только и всего, что смотрел. Увидал, что она какая-то другая, и так мне хорошо, так хорошо, как никогда не было.
Я
— Что ты, Вася?
— Простите. Это я так, — сказал он, вытирая платком глаза. — Это первый раз со мной в жизни. Слушайте, Константин Алексеевич. А не эта ли штука, которая вот тут, внутри у меня, — называется любовь?
— Да, Вася, должно быть, — засмеялся я почему-то. — Это и есть любовь. И представь, притом мне кажется, что у тебя — первая.
— Неужели?
И он, сев на землю и закрыв глаза, смеясь, сказал:
— Вот так история. И что они надо мной разделывают — понять невозможно…
Подмосковная дача
Летом мы живем на даче,
Невозможно нам иначе.
Будь хоть беден, хоть богат,
Город летом — сущий ад.
В Москве жара, духота. Уже к вечеру, после делового дня, москвичи спешат на вокзалы, на дачные поезда. Каждый везет к руках узелки, бисквитный пирог, вино на дачу, на привольное лоно природы.
513
«Хан Намык» — «Черный тюрбан» — опера А. И. Улуханова (1912) по комедии С. И. Мамонтова «Черный тюрбан» (1884).
Прекрасны были окрестности Москвы. Долины, леса, за которыми прятались уютные домики дач. Бежали речки с кристальной водой, и были особенные деревенские деревянные дачи с террасами, построенные крестьянами, которые отдавали дачникам внаем.
И вот одна подмосковная дача с приветливым садом стояла отдельно от других, у леса. Вечером на ее террасе горела лампа с розовым абажуром, которая выделялась на темном лесе, а в лесу пел соловей.
На даче этой жила актриса Ольга Александровна, очаровательная женщина, с большой черной косой и тонкой тальей, женщина справедливая, гордая и восторженная. Приезжали к ней гости — артисты и ее друг, высокий немолодой блондин со светлыми глазами и красным лицом: говорил всем, что она его племянница. Были у нее и другие друзья, но этот «дядя» был самый солидный и богатый. Часто приезжал «дядя» с друзьями, и тогда долго пировали на даче, было весело, звенели гитары и слышалось пение:
Для тебя я сплету диадему Из волшебных фантазий и грез И на шейку твою я надену Ожерелье из жемчуга слез.И все это пели ей, для нее. Хороши были вечера на даче под Москвой, и эта дача, стоявшая у леса, была как-то особенно поэтична. Дачники, гуляя вечером, останавливались и слушали пение и знали все, что там жила артистка, очаровательная, и не верили, что этот высокий господин с белыми глазами
— Хороша барыня живет, чего еще — поет ловко, брови дугой, за ней все и шьют, добрая, кажинному нищему подаст, а он-то скупердяй, на чай на станции, когда отвезем, в обрез норовит, гривенник, «отвязаться», — говорили крестьяне.
Так и жили люди на дачах. Природа дивная, прогулки, пикники, леса, речки быстрые, купанье, катанье на лодках при луне, довольство. Жили-поживали москвичи на дачах под Москвой.
Были именины Ольги Александровны. Поваром приготовлен большой обед. На террасе накрыты столы. Приехали гости и «дядя». Сама актриса Ольга Александровна в кремовом платье, в заплетенной косе красные маки. Стол пышно покрыт васильками. Гостей много. Терраса увешана бумажными цветными фонариками. Из-за леса выплыла луна. Весело светится большой жбан крюшона. Слышен смех гостей. Идет пир. Гремят гитары и пение.
Ночь, поздно, а гости все подчуются, веселятся, пируют. А в деревянном сарае у лесочка деревенские парни трут мелом рожу и руки толстому мужичонке Сереге, жженой пробкой мажут ему усы и брови.
Кончился пир. Уезжают гости. Убрали столы. Потухли фонарики. Дача замолкла. Луна круглым ликом светит над лесом. Кузнечики трещат в траве. Ночь. Вдали за лесом блестит дорога.
К даче подходят деревенские парни и стучат в окно, говоря:
— Дяденька, барин, выйдите на минутку.
Тот отворил окно.
— Что вам угодно? — спрашивает так строго.
— Худое дело, — говорит ему парень, — нехорошо, выйдите на минутку.
Дядя надел пальто, туфли. Тихо вышел на террасу.
Парень ему говорит на ухо; дядя побледнел.
— Где? — спрашивает.
— Вот тут, близко, в саду у вас.
Дядя идет тихонько с террасы в сад с парнями. Видит, при луне на дорожке лежит человек: рожа белая и белые руки. Рожа ужасно страшная — мертвец.
— Нехорошо, барин, — говорят ему парни. — В ответе бы не быть.
— Молчите, — говорит дядя. — Вот что: утяните вы его отсюда, туда, в лес, к дороге. Я вам не пожалею, только никому ни гу-гу…
— Ладно, — говорят парни.
Дядя им дает бутылки вина, закуски.
— Тащите, — говорит, — скорее, завтра поговорим.
Пируют парни. Покойник пьет, как надо. Выпили. Хорошо б еще.
На даче не спят. Артистка вся бледная, в отчаянье ломает руки. Глаза горят в испуге. Это он.
— Это он, это он, Владимир, — кричит артистка, — несчастный Владимир, он застрелился. Мы не слыхали. Это все ваше пьянство. Это он, он любил меня. Владимир, ты застрелился, прости меня.
— Успокойся, успокойся, молю, — волнуется дядя. — Не Владимир, рожа другая, усы черные.
— Усы черные, — рыдает актриса. — Ах, это Петрусьян — он. Ах, бедный, несчастный. Он смотрел, видел, как я весела, он все понял, взвесил, несчастный, не выдержал и погиб. Не выдержал. Бедная я! Он любил меня и пропал, пропал.
— Успокойся, дорогая Ольга, успокойся — это не Петрусьян. Петрусьян худой, а у этого круглая рожа.
— Ах, — вскрикивает Ольга, — знаю, знаю кто. Свербович. Он, он. Ах, как я несчастна, я не виновата.