«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Как, Вася, что это, гандибобер?
— Вот видите, я серьезно говорю. А вы на шутку хотите поворачивать. Я уже вижу, с вами нельзя сурьезно говорить ни о чем.
— Слушай, Василий Сергеич. Постой. Я, честное слово, не знаю, поверь мне, что такое гандибобер?
— Тогда что же с вами говорить. Вы не знаете ничего. Софья моя была женщина хорошая, правда. А вот, черт знает, что с ней сделалось.
— Что же сделалось?
— Но вот послушайте. Увидите, что.
— Что же, Вася, случилось?
— А то — узнать ее нельзя. Я думал, что нездорова. Нет, не поймешь. Знаете, что она мне сказала?
— А что?
— А то. Вы, говорит, на меня смотрите, как на самку. Я думаю: что такое? «Какую самку?» — спрашиваю. А она молчит.
Доктор Иван Иванович встал с тахты.
— А ко мне по делу, — продолжал приятель, — приехал клиент. Я архитектор ведь, дело большое. Все раньше было обдумано, переговорено. Ну, и говорит мне: «Сегодня все кончим. Приезжайте в ресторан „Прага“. Там мы подпишем условия. Жена моя там будет и зять. Я вас познакомлю с ними».
Деньги-то на постройку у отца. Он мне говорит, а у меня в голове «самка». Сами посудите, расстроился я. И не знаю, почему я и скажи клиенту: «А что вы на жену, как на самку, смотрите?» Он встал, скоро простился и уехал. А через полчаса записку присылает — обед откладывается. Ну хороша штучка.
И Вася смотрел на меня, прищурив один глаз.
— Вот оно что.
— Пустяки, — успокаивал я приятеля. — Мало ли что. Ну, ей кажется, что ты мало отдаешь ей души. Вот уезжаешь от нее.
— Уезжаешь. Она терпеть не может деревни. Я звал ее, дак не едет. Говорит — тощища.
— Любишь физически, — сказал доктор.
— Позвольте, позвольте, — горячился приятель Вася. — Что такое — «души», «физически», вот вы, как и она, ерунду порете. Я-то понял, в чем дело.
— В чем же, Вася?
— А в том, что она в библиотеку записалась. Да-с. И спрашивает меня: «Тебе нравится Катюша Маслова [510] , из Толстого, „Воскресение“?..» Я ей отвечаю: «Нет, придумано. Да и в чем дело?» — говорю ей. Мы раньше, помнишь, читали на даче. А она мне говорит: «Раньше я не понимала, а теперь поняла». Ночью спрашивает меня: «Кто я, по-твоему? Лиза из „Дворянского гнезда“ или Вера из „Обрыва“?» Я ей говорю: «Вот что, Софья, прошу тебя, не сделайся ты дурой из Чистопрудного переулка» (я живу у Чистых прудов). Вот вам смешно, а мне совсем не шутки. Понимаете, начиталась. Так озлилась, что уехала от меня к своей матери.
510
Катюша Маслова — героиня романа Л. Н. Толстого «Воскресение» (1889–1899).
— Неужели на нее так влияет прочитанное? — говорю я.
— Бывает, — вставил доктор Иван Иванович.
— Вы говорите, прочитанное влияет. Вот как влияет… Государь приезжал на днях в Москву, знаете ли, войну объявлять [511] . Так вы не заметили, как вся Москва разыгрывала «Войну и мир» Толстого?.. [512] Прочтите-ка первые страницы, не заметили? Да-с. Не заметили? Много есть таких. Прочтут, начитаются и дудят в одну дудку. Что прочитал — таким и ходит. Умным таким. А своего ничего нет.
511
Государь приезжал… в Москву… войну объявлять — Николай II объявил всеобщую мобилизацию 18 июля 1914 г.
512
…вся Москва разыгрывала «Войну и мир» Толстого — «Древняя традиция предписывала русским царям начинать войны с поездки в Москву для благословения Господня в историческом местонахождении царей, Кремле. Во всяком случае, когда царь и его семья прибыли в Москву 17 августа (1914), город показал больше восторженного энтузиазма, чем Петербург. Миллионы людей вышли на улицы, толпились на балконах, в окнах и на крышах или висели с веток деревьев, когда Императорская процессия проходила по улицам
— Не знаю, ничего не вижу тут особенного. Женщина спросила, к какому типу она подходит, — сказал я. — Пустяки, не обращай внимания, Вася.
— Э, да-с. Вы так думаете. Вот вы и финтите. А художник вы. Глядите на самку. Какая ерунда получается. Не обращай внимания, говорите. Не обращайте. А вы после этого будете в дурачках ходить у ней. А мне что-то не хочется.
— Верно, — заметил доктор. — Не годится.
— Прав, — сказал Вася, указав на доктора. — Как Софья сказала мне, не знаю, почему, я вспомнил одну Ольгу. Раз я видел ее. Знаете, я взял да к ней и поехал. «Вот, говорю, — что вышло со мной». А она слушает меня, пристально так смотрит. А я ей говорю: «Я еду к вам, на рыбную ловлю, на Глубокие Ямы. Как хорошо там, на реке». Ольга и говорит — так особенно говорит: «У вас сейчас глубокая яма. Тут, — и положила мне на грудь руку. — Это, — говорит, — вы хорошо придумали, но не все. Возьмите, — говорит, — меня туда с собой. Или я приеду». Я удивился. «А мать что скажет? Брат и все?» — «Ничего, — говорит, — вы приятелям скажете, что обнову нашли».
В это время пришел крестьянин-рыболов Павел.
— Здрасте, Василий Сергеич, — говорит Павел. — И вот хорошо, в самый раз в Ильин день приехали. Глядел я с горки, на Глубоких Ямах, чт'o сомов играет. Под грозу, знать. Плескают весь омут. Один, ух, здоров, видал я, пудов на восемь. Вот с тебя будет. Боле.
Василий Сергеевич открыл глаза и вдруг сказал:
— Его на утку ловить надо. Знаешь, Павел, на галку жареную поставим, на воробьев.
И Вася, взяв ружье, пошел с Павлом застрелить галку и воробьев.
Пропал Вася на Глубоких Ямах. Прошел день, другой — его нет. Я обеспокоился. Приехал Павел, на лошади. Говорит:
— Василий Сергеич приезжать велел на Глубокие Ямы. Ух, и сома поймали. Здоров. Барыня с ими там. Она пымала.
Я поехал с доктором. У большого леса, который шел в гору, лежали, как зеркала, Глубокие Ямы. С одной стороны из воды, где отражался темный лес, выглядывали бревна старой разрушенной мельницы. Заросль, и иван-чай лиловыми цветами высился над водой. Сбоку, у берега, стоял старый сарай, из которого вышла поразительной красоты юная женщина. Светлые волосы, как лен, ложились на щеки, солнце освещало добрые голубые глаза. Когда я подошел, она, покраснев, сказала:
— Посмотрите, какого я поймала.
Я рассмеялся. Она протянула мне руку, смеясь, говорила:
— Да нет, другого. В воде. Пойдемте. Я ждала показать вам. Я его пущу опять на свободу.
Из сарая вышел Вася.
— Пойдемте, пойдемте. Смотрите, какая штука. Вот так черт.
Когда мы подошли к берегу, девушка тянула веревку, и показалась огромная голова сома.
Ольга близко подвела сома к берегу и, наклонясь, говорила:
— Сом, а сом. Я тебя поймала и вот пущу опять. Ступай туда, в омут, к водяному. Когда мне будет плохо, скажи ему, слышишь, сом, а сом. Скажешь?
И странно было видеть это красивое лицо девушки рядом с мордой чудовища, которое смотрело на нее маленькими белыми глазками. Она отвязала веревку, сказала:
— Ну, иди, — и толкнула морду рукой. Сом повернулся, зашатал лентами на своей спине и медленно пошел, пропал в глубине.
В разговоре с сомом в Ольге было что-то красивое и детское.
Доктор Иван Иванович поехал вместе с Ольгой Александровной. А я и приятель Вася пошли пешком.
— Знаете, что, — говорит мне дорогой Вася. — Понять не могу, что со мной. Вот первый раз в жизни чувствуешь, вот в этом месте, — показал он на грудь, — такое чувство, такой красоты, счастья, радости, что никогда у меня не было раньше. Похоже было, как-то вроде, когда слышал сонату Шуберта. Но это сильней. Что-то, что не пойму. Так хорошо. В этом месте, вот тут, — показал он на грудь. — Должно быть, тут душа находится.