«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Это правда, что вода в этом озере, в Косине, точно голубая, — сказал Березин. — Его и зовут Святое озеро.
— Не потому оно святое, — перебил Василий, — что вода в ём голубая, а то чудно, что оно целит вот от дела какого, от горя… Прямо искупался раз, и готово, как нет, начисто горе снимает, как не было. Жила его, значит, водяная от сердца земли идет. Вода-то такая в ём. Может, из этой самой воды слеза людская сотворена, может, эта вода слезы радости земной есть. Ты вот, Карл Андреич, все знаешь, немец, конечно. А вот, слеза-то — чего это в человеке?
— Там карася фунта на два есть. Какой карася, прямо золотая карася. Какое горе с тебя снимало… Это пустяка дурацкая… — говорил План, смеясь.
— Нет,
И Василий посмотрел пристально на Плана в ожидании ответа.
— Что ты, с ума сошла, какие рога? Эмма Августовна разве станет такой пустяки думать?
— А я вот женат был, — тряхнул головой Василий. — И так жену любил, так любил… что вот глаз отвести не могу, все на нее гляжу. И деньги были у меня. А она по весне ушла с жуликом… И прямо места не найду, горе есть. Да меня в Косино и отвез монах один. Я прямо разделся, да в озеро. И сразу у меня все, как не было. Прошло… И горя нет. И домой не пошел. Но она меня нашла. То ли, се ли, говорит, давай жить опять, я тебе не изменяла. А я на ее смотрю и узнать не могу. Нарядилась она, шляпу надела такую… А я смотрю, пристально смотрю и думаю: «Кто это? Какая-то другая, чужая». И говорить с ей не могу более: ску-у-у-чно. Вот вода-то в Косине — все смывает… Чистота такая — всю грязь из души выполоскала…
— Это верно, — сказал Поплавский. — Вот меня дома бранят все, и жена, и сыновья, все за рыбную ловлю. Одно спасенье: уйду на речку и живу на бережке. Посидишь, ну и полегчает. В реках есть это тоже: водой-то речка тоже горе уносит. Да вот теперь пост Великий, Страстная неделя. Никак нельзя. А то хорошо в грусти жизни нежинская рябиновая. Тоже помогает… Я как что — ею спасаюсь. И вот что я заметил и от всех, можно сказать, рыболовов слышал, какие кренделя получаются. Выходит так: на охоте, на рыбной ловле, как с собой кто коньяк, ром возьмет, ни черта не выходит. Что такое? Только рыба не берет. А ежели вот рябиновая или просто вот смирновка, белая головка, — идет. Прямо берет рыба! Слышит, что ли, она? Только прямо скажу, что лещ любит водку. Я его всегда ловлю под Хорошевом, ловлю выпивши… Трезвый, что хочешь, — не идет нипочем…
Толстый План смеялся:
— Это же что же такое? Я там и пьяний ловил, и трезвий — ничего не попал. И что такое русский голова только выдумает, такой чушь… И верит… Смешно.
— А ты не веришь, Карл Андреич? — спросил Василий.
— Конечно, такой чушь верить невозможно.
— Ну, а помнишь, ты на Сенеже тонул пьяный?
— Это верно — тонул, помню.
— Когда выпили мы две четверти, у тебя в лодке оставили их пустые. Когда волна лодку твою опрокинула, кто тебя спас? Эти пустые бутылки. За них ты держался…
— Это правда.
— Я их закупорил, — сказал Василий. — И оставил в лодке. Подумал: пьян, в волну такую едет. Бутылки-то помогут.
— Это верно, — согласился План, — без бутылка бы утонул.
— Вот то-то.
— Так, — сказал чиновник пробирной палаты. — А вот это, что есть? Весна, река пошла. А вот мы зашли к нему в лавочку, к Березину. Охота в нас, страсть эта к рыбе, к реке, к воле. Нешто рыба нужна нам? Ее сколько хочешь в Охотном ряду купишь. Нет, другое есть что-то… Другое манит. Идешь к речке и думаешь: там на реке вечер и утро — красота такая. Как-то вроде и жить без нее не стоит, без красоты этой…
— Да, — согласился и железнодорожный мастер. — Дело это — рыбу удить — пустое. Я не говорю никому, а то засмеют. Жена, знакомые на меня сердятся за это. А вот я с поездом ехал, и царь ехал. Значит, ехали в Сарово, к угоднику Божию [579] . А я сам
579
…царь ехал… в Сарово, к угоднику Божию — 17 июля 1903 г. император Николай II с семьей побывал в Сарове на торжествах по поводу перенесения мощей Святого Серафима.
— Я вам не мешаю? Можно посмотреть?
— Нет, не мешаете, — говорю, — садитесь только, а то рыба-то видит.
Он сел.
— Вот, кажется, на левой удочке у вас клюет, — говорит.
Вижу, верно, клюет. Я подсек, большая рыба. Тащу леща. А он говорит:
— Что это за рыба?
«Вот, — думаю, — чудной, чего пристает? И рыбы не знает…»
— Лещ, — говорю.
— Никогда, — говорит, — не ел.
«Вот, — думаю, — чудной…»
— Хорошая рыба, — говорю.
— Приятно, — говорит, — рыбу ловить?..
— Да, — говорю, — а у вас удочки-то нету?
— Нет, — говорит, — нету.
— Вот, — говорю, — я на вечернюю зорю пойду вот туда, где лес. Там река поглубже, дак приходите вечером, когда солнце садится, я для вас удочку захвачу. Половите…
— Благодарю вас, — говорит, — только мне некогда.
— А что же вы, при деле, что ль, каком?
— Да… — говорит, и вздохнул. — Маршрут у меня…
Потом помолчал и говорит:
— Продайте, — говорит, — пожалуйста, мне эту рыбу, леща…
Я говорю:
— Да что же — так возьмите.
— Нет, — говорит, — не могу. Вот, — говорит, — ведь и денег-то у меня нет. Я, — говорит, — сейчас приду или, — говорит, — пришлю. Уступите, пожалуйста.
И ушел.
Так через полчаса двое подходят, таких, военных, и говорят:
— Вы, — говорят, — рыбу продаете?
— Нет, — говорю, — я не продаю.
— А не знаете ли, кто здесь на реке рыбу продает?
— Не знаю, кто продает…
— А нам сказали, что тут рыбу поймали большую, дак хотят ее купить, очень нужно…
— Дак это я поймал леща, — говорю.
— Продайте, пожалуйста.
— Да что же… возьмите так, — говорю. — Тут уж был один, хотел купить, я ему отдавал, дак он не взял. Да и денег у него не было.
— Вот, — говорят, — будьте добры… — и протягивают мне пять рублей — золотой.
Я говорю:
— У меня сдачи нет.
— Все равно, — говорят, — берите пять рублей. — Только, — говорят, — рыбу-то дайте.
Я думаю: «Что такое, чудно как…» Смеюсь и говорю:
— Двугривенный — больше не стоит.