То, что не исчезает во времени
Шрифт:
Она вышла на перрон, но все скамейки были заняты. Встала возле одной из них и стала изучать билет — до электрички оставался еще почти час.
«Ничего, подождем, — вынула из сумки бутылку с водой, отпила немного. Есть не хотелось. Вареные яйца и хлеб, аккуратно завернутые, лежали на дне сумки, там же лежали и пирожки с капустой. — Потом можно будет в электричке перекусить».
Через час, проворно взобравшись по ступенькам в тамбур электрички, она торопливо шагала по вагону, потом удачно приметила и захватила место у окна. Довольная, села и стала разглядывать попутчиков.
Напротив
«Совсем как моя, — мельком подумала Настя, разглядывая корзину. — Такая же большая. Нет, моя больше. Мать Николая, видать, под себя корзину плела. Плетение сложное, замудреное, ручка массивная и главное — крышка есть, с перекладиной посередине, и с одной стороны можно открыть, и с другой. Так и стоит на печке — неудобная, тяжелая. Память о муже. — Настя вздохнула, перевела взгляд на попутчиков. — По грибы, что ли, собрались? Как там дома? Нюра куриц покормила?»
Через остановку подсела девушка лет двадцати и сразу уткнулась в книгу.
Потом на скамью опустилась женщина. Рядом с ней егозили двое детей лет семи-восьми — мальчик и девочка, по виду погодки. Дети просили то попить, то поесть, то — к окну, то начинали выяснять между собой отношения. Мать терпеливо выполняла их просьбы и тут же приструнивала.
Настя смотрела на детей и вспоминала своего Василька:
«Нет, мой поспокойнее был. А может, теперь так кажется…»
Она потянулась к сумке — хотела угостить детей пирожками, но постеснялась.
Через несколько остановок они сошли.
Пассажиры менялись — выходили и заходили, — Настя отвернулась к окну. Сначала она с интересом разглядывала проносящиеся мимо лесные массивы, дома, людей на остановках. Потом голова ее стала клониться, она задремала. Но всякий раз вскидывалась, боясь проехать свою станцию. Царицыно… Подольск… Колхозная, Столбовая… Наконец, зычный голос произнес долгожданное «Лопасня».
Настя торопливо подхватила сумку и вышла на незнакомый и в то же время узнаваемый перрон. Как на всех небольших станциях — лавочки, одноэтажное здание вокзала, водонапорная башня и несколько деревянных домов рядом.
Подошла к зданию вокзала, приметила для себя женщину лет пятидесяти, чтобы спросить про автобус до Венюково, как назывался один из районов города Чехова.
Женщина оказалась словоохотливой. Она оглядела Настю и затараторила, обрадовавшись попутчице:
— Автобусная остановка здесь недалеко. Вы нездешняя? Пойдемте, я вас провожу — мне тоже на автобус.
Настя только успела сказать «Спасибо!», и тут же на нее обрушилась очередная порция вопросов и ответов.
— А вам какая улица нужна? Заречная? Ну да там спросите у кого-нибудь. Вы к родне, наверное? Или ищете кого? Да вот уже и автобус стоит. Народу немного, сейчас сядем.
Они подошли к видавшему виды ЗИСу. Дверца в салон была открыта, и Настя начала подниматься на нижнюю ступеньку, но, не привыкшая ездить в автобусах, не учла ее высоту. Если бы не случайная попутчица, которая подхватила сзади и помогла взобраться, Настя точно упала бы. Немного растерявшись, она плюхнулась на первое от двери сиденье — спиной к водителю. Но ее «товарка» быстро
— Как я выйду, тебе еще две остановки — там сойдешь и спросишь, куда идти, — уже по-свойски, перейдя на «ты», наставляла попутчица.
Постепенно автобус заполнился. Настя смотрела в окно и волновалась: найдет ли? И как еще примут? А если не найдет, то успеет ли обратно на электричку?
В сумке, которая стояла у нее на коленях, лежали подарки: платок и конфеты. Там же лежал и фронтовой треугольник — письмо сына, где он написал о девушке Оле и указал ее адрес.
Нужный дом Настя нашла быстро — деревянный, старый, но еще добротный, скамейка, палисадник. Она сначала позвала хозяев, потом, когда никто не откликнулся, сама открыла калитку и, оглядываясь, осторожно поднялась на крыльцо. Собаки вроде не было. Стала стучать в дверь, дернула ее. Закрыто. Потопталась, снова постучала, уже сильнее. Тишина. Сообразила заглянуть в окно, но, ничего не разглядев, начала стучать по стеклу — не уходить же в самом деле. И замка на двери нет, значит, изнутри закрыто. Может, спят люди.
Наконец что-то загремело в сенях, и дверь распахнулась. Настя увидела женщину лет сорока, бледную, худую, в ночной сорочке, поверх накинута кофта, волосы наспех подобраны в хвост.
— Вам кого? — с раздражением, без любопытства спросила женщина.
— Я… Сын у меня тут служил… воевал в этих местах. — Настя начала волноваться и поэтому говорила сбивчиво, перескакивая с одного на другое. — Он с девушкой познакомился. Сына Василием звали, а девушку Олей. — Она полезла в сумку доставать письмо, не смогла найти его и опустила сумку. — Василек… Адрес он в письме указал: улица Заречная, дом… шесть. — Дыхание у Насти перехватило, глаза увлажнились. — Номера в письме не разглядеть. Может, и не этот дом. Вы… Вы извините…
Лицо женщины оживилось, она переступила порог и вышла на крыльцо.
— Да, это я — Оля… Ой, что же мы на крыльце стоим! Проходите в дом. У меня не прибрано, — запричитала она, пропуская нежданную гостью вперед.
— Это ничего, — с радостью и облегчением в голосе проговорила Настя, — главное — нашла, нашла вас.
В сенях было две двери, одна из которых вела в комнату, а другая, наверное, в кладовку. Как во сне, мельком Настя оглядела комнату — диван, этажерка, буфет, круглый стол у окна, за который хозяйка и пригласила сесть.
— Я сейчас чайник поставлю, — метнулась она к печке. — Вас как звать? Меня можно Ольгой.
— Анастасия… Степановна, — запнулась Настя — она привыкла, что почти все в Вешках звали ее Настасьей или Настеной.
На столе появились помидоры, хлеб, аккуратно нарезанный, банка рыбных консервов.
Настя спросила, где можно помыть руки, а после достала из сумки яйца и пирожки. Ольга принесла чайник, а из буфета достала початую бутылку «Столичной», стопки и чашки для чая.
— Я сейчас. — Она ушла в другую комнату, где вместо двери висела занавеска. А минут через пять вышла в цветастом платье, немного ей великоватом, как показалось Насте.