То, что не исчезает во времени
Шрифт:
— Дочка у меня, Сашенька, спит. Нагулялась утром. Мы с ней вместе и уснули, — стала пояснять Ольга и, видя удивление на лице гостьи, добавила: — Родила-то я поздно, почти сорок стукнуло. Да, видимо, и в голову стукнуло. А дочке всего два и восемь… А, давайте выпьем за знакомство.
Чокнулись. Настя через силу, из уважения к хозяйке сделала глоток и стала есть свой пирог с капустой.
Она смотрела на Ольгу, которая, лихо махнув стопку, теперь закусывала помидорами, и понимала, что нет у нее ни внучки, ни внука. А есть вот эта худая женщина с бледным лицом и впавшими глазами, которая двадцать лет назад гуляла, разговаривала, смеялась с ее сыном.
— Вы ешьте,
Замолчали, думая каждая о своем. И одновременно обернулись, услышав детский плачущий голос:
— Мама! Мама!
В комнату из-за занавески вышла светловолосая, крепенькая девочка, в одной майке. Она остановилась, посмотрела на незнакомую тетю и поспешила к матери.
— Сашка, а одеваться кто будет? И не поздоровалась. У нас гости.
— Здластвуй…те, — выговорила девочка и заулыбалась, посмотрев на Настю.
— А ну-ка пойдем. — Мать подхватила ее и понесла в комнату.
Настя вспомнила про конфеты, полезла в сумку, достала и платок — подарок.
Сидели за столом уже втроем. Сашенька в платье и шерстяных носочках на коленях у матери сосредоточенно разворачивала очередную конфету, изредка бросая взгляды на Настю, а еще чаще на конфеты, лежащие на столе.
— Саша, — стараясь говорить строго, произнесла мать. — Хватит тебе конфеты таскать. Давай кашу поешь. Разогрею?
— Неа. Не хочу. — Сашенька понимала, мама только притворяется строгой и поэтому можно взять еще конфету.
Настя смотрела на девочку и неосознанно, не понимая зачем, искала знакомые черты.
— Ну всё, Саша, иди поиграй. На улицу пойдешь?
— Даа.
— Тогда пойдем одеваться. Посмотришь там. Может, наш Гришка пришел. Кот наш загулял, два дня дома нет, — сказала, уже обращаясь к Насте.
Настя понимающе кивнула. Она устала и думала, что надо бы расспросить Ольгу и про музей, и про военкомат, но понимала, что забот у Ольги и без нее хватает, так что сама она попробует разузнать всё.
А Ольга, проводив дочку во двор, вернулась к столу. Она потянулась за бутылкой, но передумала и, как будто решившись на что-то очень важное, заговорила:
— Спасибо за подарок, Анастасия Степановна. Вот не знаю, пригодится ли, — увидев вопросительное выражение на лице у гостьи, продолжила торопливо, чтобы разом выговориться: — Болею я. Опухоль обнаружили. А родных нет. Родители еще до революции сюда перебрались. В поисках лучшей доли. Отца плохо помню, уехал на заработки в Москву и не вернулся. А мама перед войной, в сороковом умерла. Мне тогда восемнадцать исполнилось. Я на завод устроилась. Наш, венюковский. А потом война. Вот тогда и сына вашего встретила… — Ольга замолчала, видимо, вспомнив что-то сокровенное, и тут же продолжила: — Анастасия Степановна, я вижу, что вы женщина добрая, положительная… И сын ваш, Василий, такой ласковый, заботливый был… С едой плохо. Так он придет, обязательно хлеба, еще чего принесет. Сам не съест, а мне принесет… Паек свой… — Ольга наклонилась ближе к Насте: — Вот и вы, вижу, такая же. На вас сын похож…Возьмите Сашеньку к себе. Поживите у меня. Дочка к вам привыкнет. Не хочу, чтоб в детдом забрали.
— Ольга… Оля… — Настя растерялась. — Да обойдется. Вылечитесь… Да как же…
— Если обойдется — хорошо. У меня приступами накатывает. То ничего, даже бодрая и силы есть, а то такие боли начинаются, что хоть на стенку лезь. Мне соседи скорую вызывают. Сашка пугается…
Настя смотрела на Ольгу и с трудом принимала то — даже понимала не до конца, — что от нее хотят. Что за крутой поворот предлагает ей жизнь?
— И опять же, всем хорошо будет, — голос у Ольги задрожал, но она заставила себя успокоиться. — Да вот сегодня же и схожу к ней, договорюсь. В понедельник начнем оформление. А вы устали с дороги. Давайте на диване постелю. Прилягте, отдохните. Я пока приберусь. — И она начала мыть посуду и возбужденно рассказывать и про свое детство, и про завод, и про войну, и про жизнь после войны.
Настя слушала и не слушала Ольгу. Она знала, что не сможет отказать, что есть у нее еще силы поднять девочку.
Рано утром в среду Настя, Ольга и Сашенька стояли на перроне вокзала, ждали электричку. Ольга то прижимала к себе дочку, то заставляла ее взять Настю за руку. И, чтобы не расплакаться, суетилась: осматривала вещи, не забыли ли чего, уверяла, что скоро приедет, что все будет хорошо. Полечится в больничке и приедет. Просила дочку слушаться бабу Настю, которая тоже оглядывалась, кивала головой, поддакивала.
Когда подъехала электричка, мать схватила свою кровиночку, прижала к себе, потом, сдерживая слезы, помогла забраться в тамбур и долго махала вслед, уже не сдерживая рыданий.
В электричке Сашенька сначала капризничала и просилась к маме, потом стала с интересом смотреть в окно, а после уснула, положив голову на колени к «бабе».
Настя гладила ее по голове и заново переживала всё произошедшее с ней:
«Как всё повернулось. И отказать было — как? Ничего, подниму, чай не война. А девочка смышленая… И приняла ведь меня. Вот и внучку Господь послал. Надо бы вещи старые посмотреть, может, что от Василька осталось. Зима скоро. Бегать во дворе пойдет. Корову… Нет, корову не потяну. Козу где достать? К председателю пойду — пусть назначают пенсию!.. Так-то картошки хватит, курицы… Ох, Ольга, вот ведь доля досталась. Ну да всем нам отмерено, не обойдешь».
Сашенька шевельнулась, Настя поправила ей волосы. И забытое, затаившееся материнское чувство охватило Настю — когда ты не один, когда ты навсегда связан невидимой нитью с родным существом. И отныне, и до конца дней будет длиться эта связь. И именно она будет давать ей и силы, и надежду, и смысл всей ее оставшейся жизни.
А электричка размеренно стучала: так-так, так-так, так-так… Так.
Глава 22
Молодой человек с подтянутой, спортивной фигурой, не дождавшись лифта, торопливо спускался по лестнице. В руках он нес картонную коробку. Нес легко, не напрягаясь. И не потому, что был молод и силен. А потому, что в коробке находилось что-то явно не тяжелое.