То самое неловкое чувство
Шрифт:
В институте я тоже никак не мог сосредоточиться. Одногруппники со своим тестостероновым буйством тискали девчонок по углам, а я смотрел на них и думал, что был не против, если меня тоже кто-нибудь так зажал. Это было опасно, потому что ко мне и без того относились с подозрением. За полгода я так и не смог до конца влиться в коллектив. Хотя слабому полу я нравился, благо в маму лицом пошёл. Но это лишь усугубляло ситуацию, ведь, сам того не желая, я создавал конкуренцию.
Первое моё впечатление от Германа было хуже некуда. Такой весь из себя красавчик-понторез: стрижка «мистер Кул», очки в тёмной оправе, скрывающие наглый насмешливый взгляд, узкие брюки в клетку и едкий, раздражающий ноздри парфюм. Он заехал
Оказалось, что ему двадцать пять. После окончания универа его приняли в международную компанию. Герман и правда жил и работал в США до недавнего времени, но попал под сокращение и вернулся на родину. Он сказал, что поднатаскает меня в грамматике и говорении, а ещё поможет подготовиться к экзамену. Мне хотелось ему сказать, что на его месте я бы не был таким самоуверенным, но не стал бесить маму лишний раз.
У себя дома Герман выглядел уже попроще. Немытые волосы свисали длинными прядями на бритые виски. Затасканная футболка и джинсы были явно не первой свежести. Увидев его на пороге такого с недельной небритостью на лице, я отчего-то обрадовался, что перед походом к нему тоже не стал особо укладываться и прихорашиваться. Он некоторое время разглядывал меня, прищурившись. По всей видимости, очки он носил не просто для красоты.
– Что? – спросил я, проходя прихожую.
– Ты похож на Инну Александровну, – ответил он задумчиво. – С такой причёской особенно.
Я хотел ему ответить, что он прямо капитан Очевидность или что он сам похож на спаниеля со СВОЕЙ причёской, но пока выбирал из двух вариантов, подходящий момент уже был упущен. Всё ещё мусоля в голове эти ехидные ответы, я последовал за ним в комнату.
Глава 2
Тётя Мариша жила в трёшке с видом на Центральную площадь. После возвращения Герман поселился у неё. Обстановка в их квартире выглядела какой-то чересчур строгой и минималистичной: серые стены, полупустые книжные полки, малочисленные антикварные предметы интерьера, круглые светильники. Окажись я здесь случайно, решил бы, что тут вообще никто не живёт. После мамкиных розовых обоев в цветочек незнакомое пространство казалось слишком чужеродным и враждебным.
– Ты чего как в музее? – раздражённо бросил Герман, заметив, что я отстал, озираясь по сторонам.
– А где твоя мама? – вздрогнув от внезапного вопроса, спросил я.
– Устраивает личную жизнь, наверное. Я не вникал.
Он скрылся за дверью комнаты, и я неуверенно пошёл за ним, размышляя о том, что мама Германа, как и моя, некоторое время назад пополнила клуб разведёнок. Комната Германа была обставлена чуть больше, тут был даже похожий на наш шифоньер, на котором одиноко ютилась какая-то коробка из-под обуви. Но из-за размеров комнаты и высоких потолков создавалось впечатление пустоты и дискомфорта. Не спасала положение даже широкая кровать с коваными ножками.
На кровати по-хозяйски развалился огромный жирный кот. Я с трудом справился с побуждением подойти и потискать его. Всё же он казался единственным живым уютным элементом в этой обстановке. Герман поставил стул у своего рабочего стола и велел мне сесть. Я послушно уселся перед компом, где был открыт учебный модуль.
За два часа аудирования и тренировок произношения я успел возненавидеть английский всем своим естеством. Всё потому, что за каждую ошибку получал от Германа презрительную насмешку. Я порядком утомился.
Моё внимание привлекла фотография из Питтсбурга. На ней Герман стоял в окружении толпы людей, разодетых в нелепые костюмы. У некоторых из них были радужные флаги в руках. «Гей-парад?» – предположил я, задумчиво почесав затылок. Герман не был похож на гея, должно быть, просто ходил посмотреть, как на какую-нибудь достопримечательность. То, что он не прятал это фото, подтверждало догадку. Я ещё раз взглянул на людей вокруг него и тяжело вздохнул. Они выглядели свободными и счастливыми.
– Хотел бы я родиться не здесь, – проговорил я себе под нос еле слышно.
– Место и время для рождения, – повторив мой вздох, глухо отозвался Герман. – Всего две вещи в жизни нам не под силу изменить. И если с первым ты ещё можешь попытаться что-то сделать – выучить язык, переехать, начать всё заново в новом месте, то второе исправить уже невозможно.
Он устало опустил взгляд. Я не знал, в чём конкретно была его проблема, но чувствовал, что, как и моя, она гложет его изнутри. Мне вдруг подумалось, что за этой его маской обаятельного красавчика скрывается парень с душевной травмой. Хотелось расспросить его, но я знал по себе, что если человек не хочет открываться, то заставлять его сделать это – насилие, почти такое же страшное, как и физическое. Одно я понял, у нас с Германом было больше общего, чем мне показалось на первый взгляд.
Евген пришёл ко мне поиграть без предупреждения. В выходные он редко появлялся, обычно тусовался у сестры или уезжал к родителям. Я не мог не волноваться, находясь рядом с ним, хотя он вел себя как обычно: съел всю еду из холодильника, а после занял мой комп. Я всегда считал его немного не от мира сего. Он был старше на полтора года и учился на втором курсе, но часто вёл себя как ребёнок. Все его потребности сводились к еде и развлечениям. Причем развлечения эти тоже были совершенно детскими. В вопросах общения с девушками Евген был жутко наивным и нерешительным. В свои девятнадцать он всё ещё оставался девственником. И я бы, может, решил, что он гей, но он вообще не интересовался ничем, кроме игр и своих книг.
Вот и сейчас он катал с моей учётки, не особо задумываясь, что и достижения, и полученный стафф пойдут не ему. Параллельно рассказывал, как они с одногруппниками угорают на парах, время от времени озираясь на меня, чтобы убедиться, что я всё ещё его слушаю. А я мучался дилеммой, рассказать ли ему или лучше не стоит. Я мог бы просто сказать, что начал засматриваться на парней, и если всё пройдёт гладко, перейти ко второму этапу. Меня останавливал только один вопрос. А что потом? Допустим, случится невозможное, планеты выстроятся в один ряд, начнут вращаться в ретрограде, и Евген заинтересуется. Но тайна, которую знают двое, уже не тайна. Рано или поздно об этом прознают его родители, моя мама, и наступит конец света. Самый настоящий армагездец.
Пока я думал об этом, Евген по-тихому слинял в туалет. Было гадко осознавать это, но в его отсутствие я чувствовал себя легче. Нехотя я пришёл к выводу, что если так и дальше продолжится, мне придётся перестать с ним общаться.
Его как-то подозрительно долго не было, и я постучал в дверь ванной. Евген открыл через минуту. По его лицу стекали капли воды, а глаза были какими-то нездорово красными.
– Ты чё, ревел?
– Не, блевал, – он вытер свой квадратный подбородок куском туалетной бумаги.