То самое неловкое чувство

– Кость, что с твоими оценками?

– Мам, отстань, а!

Я спокойно катал в дотку у себя в комнате, но тут маман объявилась. Встала, уперев руки в бока, в дверном проёме и завела свою обычную песню.

– Ты вообще как экзамены думаешь сдавать? Мне вчера из деканата звонили, сказали, ты на английский вообще забил в этом семестре?

Так-то она у меня нормальная и говорила всё вроде правильно. Но настроение было отвратное, и думать ни о чём серьёзном не хотелось. Хотелось насовсем отключить мозги, чтобы забыть о своей проблеме, и просто погамать.

– Говорю

же, отстань! Каждый день одно и то же повторяешь.

Мама зашла в комнату и развернула моё компьютерное кресло к себе. Мышь соскользнула со стола и повисла на проводе. Я с тоской покосился на происходящее на мониторе. Да, похоже, эту катку я слил. Повезло ещё, что у мамы нет привычки выдирать шнур из розетки.

– А ты думаешь, мне приятно без конца повторять одно и то же? Я меньше всего хочу с тобой ругаться. Но скажи, что мне ещё остаётся, если ты продолжаешь ерундой заниматься? Ты, в конце концов, уже совершеннолетний, своя голова должна быть на плечах.

Я уставился на неё исподлобья. Выглядела она устало и раздражённо. Опять, видимо, на работе завелась, а отыгрывается на мне в итоге. Даже вон не переоделась, всё в той же кофте и брюках, что и утром. Пришла и с порога налетела.

– А-а-а! Достала уже! – прорычал я, развернувшись обратно к компу. – Я начинаю понимать, почему отец от тебя ушёл. Ты же кому угодно мозг вынесешь!

Их с отцом развод был для неё больной темой. Стоило мне упомянуть об этом, и мама тут же замыкалась в себе. Я понимал, что это жестоко, но не мог не злиться за то, что в жизни всё так круто поменялось. Нам даже пришлось переехать в другой город, где у меня почти не было друзей или знакомых. Со временем я привык, и немного отпустило, но иногда, когда нужно было, как сейчас, резко закончить разговор, я всё ещё пользовался этим фактом нашей семейной биографии. Однако в этот раз на маму почему-то это не возымело эффекта. Она лишь ещё больше нахмурилась и скрестила руки на груди.

– Ты меня сколько ещё будешь этим попрекать? – выдохнула она. – Не нравится, что я забочусь о тебе, так поезжай к отцу. Ради бога, я не держу. Уж он-то тебя точно доставать не будет. Ему вообще плевать, что там с тобой происходит. За год так ни разу и не нарисовался. Чего молчишь? Едешь? Вещи собрать тебе?!

Она устало опустилась на диван. Выражение лица стало болезненным. Закусив губу, я уставился в никуда, покручивая между пальцев шнур от мыши. От её слов было больно, но я почти не обижался. Сам же хотел её поддеть, вот и получил обраточку. Меня скорее начала гложить вина за то, что я заставил её сказать эти слова, и страх, что отец, возможно, отказался от нас именно из-за меня.

Я вспоминал, как странно он смотрел иногда, будто обо всём догадался раньше меня самого, и становилось жутко. Оттого все мои порывы позвонить ему заканчивались ничем. Я просто прятал телефон подальше, убеждая себя, что сейчас не до этого. С мамой в этом смысле было проще. Она никогда не лезла в душу, только следила, чтобы я вовремя ел и был одет в чистое. Ну и чтобы учился хорошо, потому что, как она думала, это могло повлиять на мою дальнейшую жизнь.

– Не понимаю я этот английский, – пробубнил я себе под нос. – Прихожу на занятия и как дебил не могу двух слов связать. Стрёмно.

Мне вроде всегда учёба давалась легко, особенно точные науки. Гуманитарные чуть хуже, но при наличии хорошей мотивации я и их вывозил спокойно. Вот только сейчас меня ничто не способно было замотивировать. Скорее наоборот, ответственность перед

выпускными экзаменами лежала неподъемным грузом и давила на мозг, расшатывая и без того страдающую нервную систему.

Мама заинтересованно наклонилась вперёд, оперевшись руками на колени. Напряженная морщинка на лбу разгладилась. Она всем своим видом показывала, что готова к диалогу. Но я не знал, что ещё добавить, не рассказывать же ей, отчего я на самом деле выпал из жизни в последнее время.

– Только в этом проблема? – она подозрительно прищурилась, и у меня мурашки по спине пробежали. Казалось, мама видела меня насквозь.

– Ну да, – выдавил я неуверенно.

Поджав губы, она кивнула.

– Я найду тебе репетитора, – сказала она решительно с видом, будто это должно было сразу привести мою жизнь в норму. – Герман у тёти Мариши переводчиком работает. Вроде в следующем месяце должен вернуться.

– У однокурсницы твоей, что ли? – меланхолично уточнил я, с тоской вдруг осознав, что только что профукал шанс открыться маме.

– У неё, ага, – подтвердила она, вставая с дивана. – Не факт, конечно, что он согласится, но если так, то это был бы идеальный вариант. Он же два года жил в Штатах. Язык на уровне носителей должен быть. Но по остальным предметам самому придётся подтянуться, хорошо?

– Ладно, – я тяжело вздохнул и кивнул.

Она ушла, и я переполз с кресла на диван. Свернулся зародышем и уставился на выкрашенную эмульсионкой батарею. Я, конечно, пообещал ей, что возьмусь за ум, но на самом деле не знал, как быть. Я не просто так пинал хуи вместо учёбы. Я не лодырь и не пофигист. И меня волновало моё будущее. Как раз поэтому мне и стало так ссыкотно, когда понял, что меня влечёт к парням.

Когда накатывало так, как сейчас, я пытался вспомнить, с чего это началось. Мне почему-то всегда казалось, что не может нормальный пацан вот так взять и стать вдруг педиком. Для этого изначально должны быть какие-то тревожные звоночки. Выходит, и у меня они были? Но когда? В голову почему-то пришло воспоминание, как я в шесть лет после концерта Леонтьева по телеку напялил мамкины боты на каблуках и стал петь «Казанову» перед зеркалом. Да ну, бред, я ж просто баловался. А может, тогда, в пятом классе, когда мы с парнями подглядывали за трудовиком в туалете. Тоже вряд ли, нас ведь пятеро было, по такой логике все мои бывшие одноклассники теперь должны играть за другую команду. Ещё в девятом был случай. Я тогда как раз расстался с девчонкой из параллельного, а её брат пришёл ко мне на разборки. Вот это уже больше походило на то самое – у меня даже привстал, когда он меня схватил за грудки и припёр к стене. Но я тогда не особо придал этому значения. И может, оно и к лучшему, если бы я в тот момент этим озадачился, то всё закончилось бы очень плохо.

Мне периодически дурные мысли приходили в голову, но не всерьёз, а с психу. Я ведь понимал, что я, скорее всего, не гей, а бисексуал. Мне по большому счёту не перестали нравиться девчонки. Просто иногда, когда смотрел на Евгена, своего друга детства, понимал, что хочу его, хоть он и одевается как бомж, а на лице у него будто граната разорвалась. Такие моменты пугали, потому что я начинал думать, что будет, если я вдруг сорвусь и сделаю что-нибудь. Хотя он скорее всего меня отпиздил бы, как только распознал бы мои нечистые намерения. Но это полбеды. Евген не крыса, но в отместку мог бы рассказать кому-то из наших общих знакомых. И вот тогда всё действительно могло бы обернуться для меня очень плохо.