Тоби Лолнесс. Глаза Элизы
Шрифт:
Издавна на этих террасах ребятишки по воскресеньям играют в мяч, влюбленные назначают свидания, а все остальные приходят повздыхать о далеком детстве и утраченной любви.
В небольшой книжечке «Грибы и мир», которую теперь и днем с огнем не сыскать, Сим Лолнесс объяснял, что каждый такой гриб, если на нем попрыгать, распространит миллион миллионов спор. Споры по сути те же семена, и должны дать жизнь множеству новых грибов. Так что может статься, что однажды мы проснемся на Дереве, обросшем ганодермами. Миллион миллионов грибов каждый день. Через неделю можно будет
Однако, как ни странно, трутовиков на Дереве вырастало мало. Споры падали в пустоту. Проходили годы, прежде чем возле одного трутовика появлялся второй.
Сим Лолнесс завершил свою книгу описанием именно этого любопытного факта. Он пришел к заключению: новые идеи сродни грибам — у большинства из них нет потомства.
Борьба Нильса Амена могла бы стать для профессора подходящим примером. Нильс был возмущен и пытался менять облик Дерева. Сеять вокруг себя семена свободы. Однако прошло немало времени, прежде чем на Нижних Ветвях появился другой, совершенно незнакомый с Нильсом человек, который сделал шаг в ту же сторону.
Следующим «грибом» оказался Мо Ассельдор. Второй сын Ассельдоров-старших, живших на ферме Селдор.
Все началось в новогоднюю ночь во время беззвучного концерта.
С тех пор как Ассельдорам запретили заниматься музыкой, они время от времени собирались в большой гостиной и играли бесшумно. Каждый брал свой инструмент: бумбу, бамбурин, ваксофон, гритару… Ассельдор-старший задавал ритм, топая ногой, и концерт начинался.
Все так хорошо знали свои партии, что не нуждались в звучании инструментов. Пальцы не касались струн, воздух не наполнял трубу ваксофона. Только ботинок постукивал по полу. Госпожа Ассельдор, беззвучно шевеля губами, пела:
Край родной — сухой листок, Уносимый в пустоту. Долго ли ему плясать На ветру под снегом? Край родной — сухой листок…Какая душераздирающая мелодия!.. Мая играла, закрыв глаза, а у огромного Мило текли ручьем слезы.
Теперь Ассельдоры исполняли только печальные мелодии. Серенады, колыбельные…
Мо задыхался под тяжестью всеобщего отчаяния. Он не узнавал своей семьи. Радость покинула родные стены, хранящие столько счастливых воспоминаний.
Госпожа Ассельдор продолжала петь, так же бесшумно шевеля губами. Следующий куплет был еще грустнее: родная ветка сравнивалась в нем с виселицей. Тоска смертельная, согласитесь.
Бунт Мо начался с беззвучной фальшивой ноты.
Папа Ассельдор тут же остановил свой бесшумный оркестр.
— Что случилось? — спросил он.
Даже неслышная фальшивая нота резала ему слух.
— Я спрашиваю, что случилось?
— Извини, папа, — вздохнул Мо.
— Хорошо. Продолжаем.
Они
— Не играй больше, ты устал.
— Да, устал, — согласился Мо.
Он взял свою гритару и сломал ее пополам.
Брат, сестра, мать и отец смотрели на него с настороженным удивлением.
— Вы знаете, на кого мы похожи? — спросил Мо. — На призраков. И у нас больше не усадьба, не ферма, а дом с привидениями. Ни шума, ни света…
— Но если это сохраняет нам жизнь… — начал отец.
— Жизнь? Кто здесь живет, скажи на милость?
Мо показал на камин, за которым прятался бедный Мано. Теперь он выходил всего на минуту два раза в день.
— Среди нас есть даже погребенный заживо.
Старший брат набросился на младшего с кулаками, и Мая кинулась их разнимать.
— Сейчас же прекратите! — приказала мама Ассельдор.
Братья пристыженно замерли. У обоих из носа текла кровь.
— Мо, что мы, по-твоему, можем еще сделать? Сейчас ты рассуждаешь как эгоист. Ты же знаешь, в каком положении мы находимся. И что ты предлагаешь?
Да, об их положении Мо знал прекрасно. Они сами себя загнали в ловушку. Их дом могли подвергнуть обыску в любую минуту и днем, и ночью. Мано могли найти. Бедная Мая стала жертвой унизительного шантажа. Гаррик, начальник гарнизона, узнал, что в доме прячется Мано, и пользовался этим, вынуждая красавицу Маю ходить с ним на свидания. Во время последнего он поцеловал ей руку. Мая вернулась, дрожа от ужаса.
— Настало время все поставить на карту, — заявил Мо.
Он поднял шапку, слетевшую во время драки, и отряхнул ее.
— Если я ставлю на кон свою шапку, я знаю, что рискую с ней расстаться. Если я ее потеряю, мне будет грустно, потому что я ее очень люблю. Но мы ставим на кон нашу беду. Нам терять нечего! Если выиграем, будем счастливы. А если проиграем, то все равно простимся с нашей бедой. Пора отсюда уходить.
Семья внимательно слушала Мо. Он был прав: они теряли только ту жалкую жизнь, какой жили все последние годы. Но с ними оставались воспоминания: веселые праздники, осенняя охота, модные показы, которые устраивала мама с дочками, сбор меда, концерты на снегу и мало ли что еще… Они по-прежнему не хотели расставаться с прошлой жизнью, боясь потерять ее безвозвратно. Ведь яростней всего защищаешь то, что уже утрачено.
— Мия уехала с Лексом. Можем отправиться к ним. Мы должны выбраться отсюда во что бы то ни стало. Усадьбу Селдор хранили вовсе не древние стены из коры, а радость и свобода. От них здесь ничего не осталось.
— А Мано? — спросила мать.
— Мано уйдет вместе с нами. Дайте мне только несколько дней на подготовку.
На следующий день Мо починил гритару. Это был прекрасный инструмент с восемью струнами, на котором играл еще дедушка! Два следующих дня прошли мирно.
Родители решили, что Мо забыл о своем приступе бунтарства, и успокаивали друг друга, что так даже лучше. Но в глубине души ощутили разочарование. Втайне они понадеялись, что Мо сможет увести их отсюда…