Точка опоры
Шрифт:
— Там сказано в общем плане…
— В общем?! А революцию, как известно, порождают конкретные явления классовой борьбы в конкретной стране. Об Англии я пока не берусь говорить, а что касается России, сомнений нет и быть не может — революция близка! Да, да, она уже у порога. И ваша ирония — «бравые строки» — напрасна. Я не удивился бы, если бы услышал это от человека, который был принужден лет двадцать прожить здесь, в эмиграции, и оторвался от нашего российского рабочего движения. Но вы-то не могли забыть. Всего лишь два года здесь. Хотя что же я говорю? Именно за эти два года революционное движение нарастало с каждым днем,
— Не всегда видел ее. Далеко не каждый номер…
— Это наша оплошность. Извините. Мы главное внимание обращали на доставку «Искры» в Россию, во все ее уголки.
Владимир Ильич встал, коснулся рукой плеча собеседника.
— Нам, Николай Александрович, ждать уже недолго.
— Доживем?
— Безусловно. Я ни капельки не сомневаюсь. Мы вот этими руками примемся за перестройку мира. Разрушить старое — это полдела, главное — создать новое. И мы не выжидаем. Мы вместе с рабочими подкидываем дрова в костер.
— Да и я не в стороне. Я понимаю… Верю…
— Вот и хорошо, что мы понимаем друг друга. А теперь… — Владимир Ильич достал часы. — К Квелчу, правда, еще рано…
— А мы пока что посмотрим город. Поездим.
— Вот об этом я как раз и хотел вас попросить. Будьте моим чичероне.
На улице подождали омнибус, пестрый от рекламы. Его везла рысцой пара дюжих вороных с коротко подстриженными хвостами.
Внизу на боковых скамьях свободных мест не оказалось. Алексеев и Ульянов по узенькой лестнице поднялись на империал. И не пожалели: сверху можно смотреть во все стороны.
Через какое-то время выехали на парадно-богатую Оксфорд-стрит. Навстречу омнибусу один за другим мчались молодые всадники в белых замшевых брюках, в нарядных куртках и блестящих цилиндрах. У каждого модные бакенбарды, в руке желтоватый стек. Денди спешили на прогулку в Гайд-парк.
Омнибус плавно покачивался. В глазах рябило от витрин: шляпы, галстуки, перчатки, яркие платки, разноцветные туфли, атласные бюстгальтеры, золотые серьги с каменьями, браслеты, ожерелья, диадемы, белые, как морская пена, платья для невест… Роскошные манекены заманчиво протягивали руки, будто уговаривали: купите все, что на меня надето.
Но вскоре навязчивая роскошь уступила место строгой деловитости. Исчезли жилые и торговые дома. Улицы, стиснутые черными громадинами, напоминали ущелья, и Владимир Ильич понял, что они въехали в могущественный и всевластный Сити — город в городе. Не видно ни одной женщины. Только мужчины. У каждого портфель из крокодиловой кожи. Возле подъездов кареты с вензелями, лакированные коляски с кучерами, похожими на шкиперов. Бородатые, как апостолы, швейцары, поблескивая галунами ливрей, услужливо открывали дубовые двери. Медные пластины вывесок начищены до блеска: направо — банк, налево — банк, позади — банк, впереди — банк.
В Сити нет ни отелей, ни театров. Ничто не должно мешать считать деньги. Ничто не должно отвлекать от паутины, которую плетут здесь и через моря и океаны раскидывают по всем материкам. Колоссальная империя, над которой, видите ли, никогда не заходит солнце. Пятая часть суши на планете — собственность английской короны, четвертая часть человечества — подданные короля. Преимущественно колониальные рабы. По десятку на обитателя метрополии. Но раб перестанет тянуть ярмо. В прошлом году кончилась «эра королевы Виктории». И эре империализма придет конец.
33
Маленькая Англия.
Мрачное ущелье как бы вытолкнуло омнибус на Трафальгарский сквер. Тут уж не усидишь. Скорее, скорее вниз — на серую брусчатку, до блеска отшлифованную подошвами ботинок трудового люда, побывавшего здесь в часы митингов. Теперь на площади тихо. Из-за непогожей весны еще не плескались струи фонтанов. Никто из митинговщиков еще не взбирался на загривки бронзовых львов у колонны Нельсона. И на всей площади только две сердобольные старушки рассыпали из бумажных пакетов крупу для голубей.
За сквером вздымался торжественный портал Национальной галереи с ребристыми колоннами, впервые придуманными древними эллинами. А перед парадной лестницей, неловко поджав ноги, сидели на тротуаре давно не бритые, одетые в лохмотья мужчины с воспаленными веками и глазами, полными безнадежности. На гладкой, как грифельная доска, асфальтовой поверхности они цветными мелками небесталанно набрасывали мордочки собак да кошек. Кто закончил, тот рядом с рисунком клал кепчонку или берет и в ожидании присаживался на ступеньку. С обеих сторон рисунков дощечки с надписями: «Просим не топтать. Картины — наша собственность».
— Ужасно! — вырвалось у Владимира Ильича. — Какая горькая ирония! К вечеру прохожие все равно затопчут. Эфемерную собственность унесут на подошвах ботинок.
— Завтра художники нарисуют снова…
— И это в богатейшей столице богатейшей Британской империи!
Любители живописи, спешившие в Национальную галерею, даже не приостанавливались возле рисунков на тротуаре, и редко кто бросал медную монетку с профилем сытой и самодовольной королевы Виктории (с профилем Эдуарда VII еще не успели отчеканить) на одной стороне и Владычицей морей на другой.
— Лондонцы уже привыкли к таким контрастам, — Алексеев кивнул головой на уличных художников.
— Привыкли? Пожалуй, только те, у кого рыбья кровь…
Голуби, склевав зерно, взлетали на крыши окрестных домов, садились и на бронзовую, от времени позеленевшую фигуру Нельсона. С пятидесятиметровой высоты адмирал равнодушно смотрел поверх города в туманную даль. Над ним нависали аспидные тучи.
В полдень пришли на крошечную площадь Кларкенвилльгрин, приостановились напротив типографии газеты «Джастис». Неказистый и довольно старый двухэтажный дом был стиснут узенькими трехэтажными.
— Вверху наборный цех, — Алексеев указал на пять окон с частыми крестовинами рам, — внизу — печатный. — И с журналистской осведомленностью добавил: — Строили дом для детского приюта. Для подкидышей и сирот. А позднее в нем, говорят, располагался клуб радикалов с небольшой кофейней.
Позади типографии воткнулась в тучи четырехгранная колокольня с черным циферблатом. Медные стрелки показывали четверть первого. Входить еще рано — редактор, несомненно, все еще занят вторым завтраком.
Несколько раз прошли мимо дома. Когда время ленча миновало, поднялись на второй этаж и постучались в дверь редакторского кабинета.