Точка опоры
Шрифт:
– Вы меня заинтриговали. Какое же?
– Не хватает только, чтобы и здесь вы снова заговорили о меньшевиках.
– Не волнуйся, Надюша, о меньшевиках я молчу. А о поручении Марии Моисеевне подробно пойдет речь в Лозанне. Знаю, оно придется ей по душе.
– Возвращаться домой?!
– На лице Эссен заиграл румянец, глаза задорно блеснули.
– Объехать комитеты?
– Вы, оказывается, умеете читать мысли других!.. Но не будем расстраивать Надюшу. Мы же помним уговор - о делах ни слова. Пока - ни слова.
Спустились на бережок ручья,
_______________
* Вишневая наливка.
– Это вы зря, - попыталась отговорить его Зверка.
– Наверно, взяли на всякий случай.
– Вот это как раз тот самый случай.
– У вас путь долгий, вдруг попадете под дождь - пригодится.
– Не отговаривай, Машенька, - улыбнулась Надежда уголками губ, - не поможет.
– Была куплена на всех. Вашу долю я дальше не понесу, - рассмеялся Владимир Ильич.
У Зверки не оказалось кружки, и Надежда передала ей свою:
– Мы с тобой из одной.
– На двоих полную кружку!
– Ой, что ты!..
– Это не кислое, морщиться, как тот раз, не будешь.
– А не крепкое?
Владимир Ильич налил женщинам, чокнулся дважды:
– За все доброе!
– За ваше счастливое путешествие!
– Зверка отпила немного и хотела передать Надежде, та остановила ее руку:
– Пей еще. Мне немножко.
– А когда приняла кружку, сказала: - Тебе, Машенька, счастливо добраться до первого пансиона! Хорошо отдохнуть!
– Вам хорошо устать!
– хохотнула Зверка.
Надежда отпила глоток и закашлялась.
Владимир Ильич допил свое вино, разгладил усы.
– Напрасно вы, Мария Моисеевна, не идете дальше с нами. Разделили бы усталость на троих - каждому оказалось бы поменьше. Да, напрасно. Поверьте мне, усталость будет приятной. Сужу по своим сибирским охотничьим походам. Бывало, чаек у костра. Правда, там условный чаек - на заварку шел лист смородины или душица. Все равно хорошо. Хвойные леса, осенью золотистые березы...
Надежда пододвинула Зверке баранину:
– Ешь, Машенька. Тебе до пансиона-то еще идти да идти. А вдруг места не окажется, лето ведь в разгаре.
– А тут, - продолжал Владимир Ильич, - по Бедекеру, впереди живописная долина Верхней Роны. Отличная дорога. Небольшие города и деревни. Для нас километров семьдесят. И вам бы не трудно. А вот уж от Лейка мы, к счастью, свернем на перевал через Бернские Альпы. Там, думаю, действительно не окажется ни одной кошки! Зато заманчивый путь возле вечных снегов! Не соблазнил? Ну что же... До будущей встречи! В Лозанне обо всем вам расскажем.
Долина Верхней Роны радовала солнечными днями. Дожди обходили ее стороной. Обычно свинцовые тучи цеплялись на севере за высокие вершины, обвивали их, добавляли снежной крупы на ледники. Временами отвесные скалы стискивали реку, от ледниковой воды белую,
Ульяновы шли не спеша, разговаривали только о том, что открывалось взору. Завтракали обычно возле родников, отпивая из кружек чистейшую, прохладную и на редкость приятную воду. Сколько ни пей - не напьешься. Отдыхали, раскинувшись на мягкой траве и выбрав для изголовья обточенный веками валун. Настоянный на цветах и молодой листве, воздух освежающе вливался в легкие и как бы слегка пьянил. В поселках обедали за общим столом с лесорубами да кучерами - тут намного сытнее и гораздо дешевле, чем в ресторанах даже при скромных отелях. На ужин им часто хотелось раздобыть по кружке парного молока, но это удавалось редко - скот был угнан на летние пастбища высоко в горы, - обходились сыром или брынзой. Жалели, что с ними не было котелка, с каким ходят по Сибири бродяжки, бежавшие с каторги, да деревенские охотники, - не в чем вскипятить чаек.
Простившись с Роной, пошли на север, к перевалу Геммипас возле главного ледяного узла Бернских Альп. У Бедекера они прочли: этот перевал по высоте превосходит и Сен-Готардский, и Симплонский, через который шел Суворов, уступает только знаменитому Большому Сен-Бернарскому, и рвались туда: какими-то окажутся они, высочайшие швейцарские вершины? Это даже выше орлиного полета!
Дорога не манила к себе - по ней тянулись брички, пылили лакированные экипажи на резиновых шинах, проносились шумные кавалькады. И Ульяновы далеко отклонялись то в одну, то в другую сторону, на время забывали про путеводитель, шли по узким хуторским дорожкам, по извилистым горным тропкам.
Хутора разбросались по крутосклону. Дома - шале - все одинаковые: крыты по-амбарному на два ската, торцом в долину, к полуденному солнышку, жилая часть - три этажа. Возле окон второго этажа пламенная линейка цветущей герани. Под той же высокой крышей хлев и конюшня, наверху сеновал. Шале оказывались пустыми: люди высоко в горах, на пастбищах, на сенокосах.
Каштаны и дубы, не рискуя подыматься к снегам, давно остались внизу. Теперь впереди темнели ельники. И чем выше, тем деревья приземистее.
На полянках приятно звенели колокольчики. Так когда-то вблизи Саян в тихие летние вечера Ульяновы любили слушать размеренный звон ботал на лошадях, отпущенных на пастбище. Попервости казалось, что звон всех ботал одинаковый, но хозяева безошибочно издалека узнавали, где их кони. Здесь колокольчики на коровах. На дойных - большие, на нетелях - средние, на телятах - маленькие. Никто не обделен на альпийских пастбищах! И, вероятно, хозяева также по звону узнают издалека каждую корову своего стада.