Точка сингулярности [= Миссия причастных]
Шрифт:
— А ты?
— Я тоже очень уважаю это дело, Тим. Но только давай в другой раз. А сейчас беги, ведь твоя Маринка черт-те что подумает.
«Ни фига себе!»
Тимофей чуть не воскликнул вслух. Такой рассудительности от двадцатилетней пигалицы он никак не ожидал. Молодец! Просто чудо, а не девочка. Он посмотрел на неё с нескрываемым восторгом. Ну какая, скажите фотомодель может выглядеть так потрясающе эффектно, эстетично, эротично, и вовсе не смешно, стоя посреди комнаты растрепанной, мокроволосой, в свитере, со спущенными до колен колготками и трусами?!
— А знаешь, как это все называется? —
— Как?
— Петтинг по-оклахомски. Мне в Америке ребята рассказывали.
— Да? А что именно тут по-оклахомски?
— Ну, они там все очень горячие и очень деловые. Заводятся быстро, а ложиться в постель и раздеваться им некогда. Вот и занимаются любовью в любом месте и в любое время.
— Хм, — усомнился Тимофей, ни разу в жизни не бывавший в Америке, — мне кажется, это кто-нибудь из наших придумал.
— Ладно, — не стала спорить Юлька, — а сейчас — беги!
Она, продолжала стоять неподвижно все в той же позе, прекрасно понимая, что он любуется ею.
Тимофей застегнулся, встряхнулся, потоптался неловко («Я тут немного насвинячил…» «Ерунда, Патрик уберет…»), но прежде чем уйти, не удержался все-таки, обнял Юльку, припал к губам и нежно, ни на что больше не претендуя, погладил мягкий пушистый треугольничек, трогательно выглядывающий из под свитера.
— Тим, я не хочу, чтоб у тебя были неприятности, — щекотно шепнула она ему прямо в ухо.
В подъезде Редькин посмотрел на часы и изумился. Всего двенадцать минут прошло с тех пор, как они зашли сюда. Но целую вечность вместили в себя эти двенадцать минут.
А на улице шел все тот же дождь. И он добрых полчаса ещё ходил по пустым переулкам, повергая в изумление окончательно пропитавшуюся холодной водой собаку, не понимающую, зачем надо снова гулять, и почему её в таком случае не отпускают с поводка. Маринка всегда ругалась, если он приходил рано. Дескать, мало ли что погода плохая — не сачкуй, Редькин, Лайме надо выгуляться. У нас большая собака.
На этот раз слова были другими. Когда в достаточной мере промокнув, проветрившись и успокоившись, Редькин ввалился в квартиру, Маринка спросила:
— Что так долго?
— Час, как обычно.
— Промок же весь.
— А, ерунда.
— Кто там был?
— Практически никого. Юлька только. И та ушла почти сразу.
— Ладно, — сказала Маринка, — пошли чай пить.
«А ещё говорят, женщины всегда все чувствуют!» — невольно подумал Тимофей.
Но когда легли в постель и уже погасили свет, он понял, что сильно недооценил женское чутье своей супруги. Та вдруг прижалась порывисто всем телом и зашептала:
— Ты совсем не хочешь меня?
— Почему? — спросил он глупо.
— Потому что я тебе надоела.
— Что за чушь?! Никогда ты мне не надоедала. Это я тебе надоел.
— А вот и неправда.
Маринка прижалась ещё теснее и скользнула быстрой ладошкой от коленки Тимофея вверх к паху…
Было совсем темно. Он представлял себе чумовую девицу с бульвара, ловил губами Маринкин рот и чувствовал, что хочет, действительно хочет, безумно хочет — всего и много, как двадцать лет назад.
Он был неистов в эту ночь. Как и она, впрочем.
После первого
Их сморило только под утро. А Вера Афанасьевна вставала ночью, около четырех, чтобы выпить лекарство, и долго с недоумением смотрела на закрытую стеклянную дверь в комнату дочери и зятя, за которой горел свет. Но постучаться не решилась. И правильно.
Глава десятая. Когда в году всего четыре дня
На следующий день в Москве резко похолодало. В конце ноября это вполне нормально. Просто когда ещё ночью идет дождь, а утром просыпаешься и за окном минус десять, то печальные бело-красные «рафики» только и успевает, что объезжать сердечников, свалившихся с острыми приступами, а другие бригады врачей без устали собирает кровавую жатву на дорогах, ведь по хорошей гололедице не каждый водитель умеет ездить грамотно, да и самый ушлый профессионал далеко не всегда сможет помочь себе и товарищу, если товарищ этот летит юзом прямо в лоб. В общем, ночка выдалась славная и по данным «Дорожного патруля», и по личным ощущениям Тимофея и его семейства. Вере Афанасьевне было плохо, а бестолковый Верунчик не мог полностью взять на себя простуженную Дашеньку. Короче, уже в семь утра (а уснули в четыре) пришлось растолкать Маринку, и можно себе представить в каком она пребывала физическом и психологическом состоянии.
Редькину было ещё тяжелее. От любви тоже случается похмелье, да ещё какое. Физически ощутимое воспоминание о двух женщинах за одну ночь — это нелегко, особенно когда впервые и когда ни с той, ни с другой нельзя своей бедой поделиться. А тут еще, как водится, начались звонки.
Право открытия дикого телефонного марафона узурпировал Майкл в нетипичной для себя час — девять утра. Это уже само по себе не к добру. Рассказывать о делах среди ночи — нормально, но утром… Оказалось, он просто ещё не ложился, как раз заканчивал ужинать и перед тем, как часиков на шесть прикорнуть, не мог не поделиться с Редькиным последними новостями. Информация-то была любопытная. Но Тимофей половины не понял.
Вербицкий уже по уши влез в свою героиновую мафию. Подпольного наркобарона, а официально гендиректора крупной трастовой компании Мусу Джалаева ласково звал Мусиком и делал на него ставку. Зачем-то счел нужным оставить Редькину даже телефон этого кровопийцы. Потом сообщил, что уже «провесил» торговый наркомаршрут от Польши до Непала и там нащупал крайне любопытных персонажей.
— Что, — полюбопытствовал Редькин, — опять старый фокус с наркотиками в детских гробиках?
— Да нет, — сказал Майкл, — там поинтереснее будет. Перевозят в ритуальных предметах. Никто же не знает, как эта трихомудия должна выглядеть. Тибетская секта. Не хухры-мухры!