Точка сингулярности [= Миссия причастных]
Шрифт:
— Тебе — не страшно. Вокруг меня же не стрелять начинают. Просто существует порою опасность шантажа. Ты что, шпионских книжек не читаешь?
— Конечно, не читаю. Я их пишу.
— Ах, ну да, — улыбнулся Лешка, — а я и забыл, с кем имею дело.
— Зря забыл, — пожурил я его. — Обещал почитать прямо сегодня.
— Как обещал, так и будет. Я быстро читаю, Микеле!
— Вот и отлично, Олекс!
Ах, как приятно прозвучали наши старые клички, тех, давних лет! Я увлекался итальянским кино, и за это был прозван Микеле, почти Плачидо. А Лешка, хоть и был практически русским, с детства владел «ридной мовой», с другой стороны много и серьезно занимался английским, вообще любил все английское. Мне же всегда было крайне чудно видеть в украинских журналах его имя,
Мне стало действительно очень приятно, когда мы обменялись этими забытыми прозвищами. Почувствовать, что встретил друга, после всего что произошло со мною и с ним — это было почти как чудо.
— Значит, ты живешь в районе Жулян? — проговорил я, разворачивая карту и изучая место, в которое мы едем.
— Нет, — возразил Кречет, — район вообще-то Зализничный, но я обитаю в довольно специальном месте, его ещё называют Турецкий городок. Потому что турки строили для наших офицеров, которые возвращались из Германии после девяностого года. Квартиры совершено роскошные, европейский стандарт. Ну, и офицерам они, понятное дело, оказались не по карману. В смысле — ни к чему им такая роскошь. Давали-то бесплатно, но ведь можно продать и купить чего попроще. Почти все так и делали. Поэтому Турецкий городок населяет теперь местная знать — политическая, финансовая, промышленная, торговая элита.
— Себя ты к какой относишь?
— А хотелось бы — ни к какой, — честно признался Кречет. — Я сам по себе, и тем интересен. Между прочим, тоже сочиняю кое-что до сих пор. Ты ещё почитаешь.
— Только не сегодня, — взмолился я.
— Нет вопросов, — улыбнулся Кречет.
— А, кстати, на сколько дней пожаловал?
«Батюшки! А насколько я дней? Тополь, зараза, ничего не сказал, как всегда! Впрочем, что он мог сказать с другой-то стороны? Что засаду в Москве снимут ровно через двое суток, шесть часов, пятнадцать минут и немедленно пришлют Разгонову Михаилу Григорьевичу официальное приглашение за подписью президента?..»
— Не знаю пока, Олекс. Мне ещё звонить надо многим. А вообще, я мечтал отдохнуть хоть пару дней.
— От преподавания русского языка в Берлине? — тонко подколол он.
— От преподавания русского языка в Берлине, — тупо повторил я и добавил. — Лешка, честное слово, спать хочется безумно!
— Ладно, чай пить завтра будем, сейчас я тебе все покажу, где твое полотенце, где тапочки, где зубная щетка…
— А знаешь, — улыбнулся я, — зубную щетку я до сих пор таскаю с собой по всей планете — старая советская привычка.
— Я тоже, — признался Кречет. — Но для гостей дома держу.
Проснулся я от его тихого голоса, звучавшего совсем рядом. Тихие голоса иногда бывают слышнее громких, а может, это уже сработало обостренное чувство опасности. Выспаться, конечно, мечтаешь частенько. Но жить-то хочется, как правило, ещё сильнее.
— …да нет, — говорил Лешка, — он ещё спит. Ты можешь попробовать навести справки в течение десяти минут, и я перезвоню тебе.
Мне так не хотелось оказываться по разные стороны баррикад с моим другом Олексом, что я даже размышлять не стал. Чуть приоткрыв один глаз, я машинально оценил расстояние от койки до стула, на котором висел пиджак, отметил краешек пистолетной рукоятки, торчавшей из кармана, успел подумать, что там могло уже и не быть патронов, наконец, пришел к однозначному выводу: не буду я пытаться Лешку переиграть, лучше сразу открою карты. И громко сказал:
— Я уже не сплю.
— А он уже и не спит, — спокойно проговорил Кречет в телефон.
Выслушал, очевидно, цветистую тираду с той стороны и добавил коротко:
— Жди звонка.
А после повернулся ко мне:
— С добрым утром, Микеле, пошли кофе пить.
Лешка был уже одет по полной форме, даже при галстуке, и мне это о-очень не понравилось.
— Пошли, — согласился я вяло. — А ты что, уже уходишь?
— Собирался, — сказал он, — но все
Похоже, это была правда, вот только отменил мероприятие, надо думать, именно я — своим пробуждением. Кречет начал неторопливо разоблачаться, одновременно приводя в действие всякие кухонные механизмы — кофемолку, хлеборезку, тостер, кофеварку.
Чтобы немножко успокоиться, я как бы невзначай вернулся в свою комнату и быстро, но тщательно проверил содержимое карманов и дипломата. Он позволил мне это сделать, и я окончательно убедился: ничего не тронуто. Шумно выдохнул, сходил в туалет, умылся, пытаясь ледяной водой остудить свой горячечный бред и наконец вернулся на кухню к столу.
Кофе уже дымился в чашках. Есть не хотелось.
Мы погрызли жареные хлебцы, съели по паре ломтиков буженины. А потом Лешка предложил вместе с кофе отправиться на балкон, потому что в комнатах и кухне у них в доме не курят.
Балкон был застекленный и щедро озелененный, очевидно, нинкиными руками, но там все равно оказалось прохладно по позднеосеннему времени. Мы накинули пиджаки и, проходя сквозь дверь, я, словно чайник какой-нибудь, в рассеянности стукнул тяжелым пистолетом в кармане о притолоку. Кречет даже не обернулся на этот красноречивый звук.
— Не выспался? — сочувственно спросил он, а потом вдруг начал с совершенно неожиданного для меня конца.
— Прочел я твой роман. Сильная вещь.
Вот так. И никаких он справок обо мне не наводил. Действительно не успел еще. Просто сидел ночь напролет и читал мой роман. Я мог бы и догадаться о подобной реакции. Ведь роман-то написан был обо всем, что случилось со мной с момента «ухода из Ясной Поляны» и вплоть до отлета на Багамы. Багамы и Неаполь я сделал эпилогом, предполагая о дальнейшем рассказать в следующей книге. Такая уж вышла композиция. Нет, разумеется, все имена я изменил, названия спецслужб, фирм, специальных операций, и даже географию событий исказил, как мог. Но суть-то осталась! А для тех, кто в курсе, случайные совпадения такого рода исключены.
— Откуда ты все это знаешь?
Вопрос был не агрессивным, скорее растерянным каким-то, почти испуганным.
— Талант у меня такой, Олекс. Когда я свою первую книжку рассказов сотворил о всякой жути в большом спорте по материалам личных наблюдений и рассказам друзей, меня вот так же ошарашенно спрашивали тренеры, врачи и экс-чиновники из спорткомитета: «Откуда ты все это знаешь?!» А особенно приятно звучал такой вопрос из уст майора на Лубянке в девяносто четвертом — по поводу «Подземной империи».
— Складно звонишь, как говорят наши братья воры, — похвалил Кречет. — Только мне-то ты баки не забивай. Я тебе не майор с Лубянки. Я был знаком с Фернандо Базотти. Недолго, но все таки был знаком.
Лешка Кречет назвал Дедушку не псевдонимом из романа, а настоящим именем, и на этом игры кончились. Начинался серьезный разговор.
Строго по инструкции я должен был тут же объявить, что больше не пророню ни слова до прибытия своего адвоката, иными словами, до конфиденциального разговора с Вербой, минимум — с Тополем. Однако мне надоело жить по инструкции. К тому же я не ощущал ни тени угрозы в поведении Лешки Кречета, — хоть логически подходи, хоть интуитивно — вывод получался один: старый друг не желает мне зла, а значит, и нашей службе тоже. Последнее утверждение было, конечно, излишне смелым, и я выбрал для себя некий компромиссный вариант: сознаться в своей причастности к делам ИКСа, в своей причастности сознаться, рассказать все подробности событий двухлетней давности, подтвердить, что вылетел из Берлина по заданию (все равно Кречет узнает про поворот самолета в воздухе и о безумной посадке тяжелого ТУ-154-го на слабенькой и короткой жулянской полосе, если не узнал уже, ведь последний факт мы с ним обсудили, сидя в ресторане), однако о самом задании — молчать, более того попытаться вытянуть из Лешки полезную информацию, раз уж он такой осведомленный. Впрочем, в успех последнего предприятия верил я слабо. Человек, целенаправленно прошедший путь от зам. начальника цеха до особы, приближенной к императору, легко переиграет такого политического нувориша и дилетанта, как я. И тем не менее.