Тогда ты молчал
Шрифт:
Почему она была такой? Такой холодной и неприступной по отношению к своей семье? Или стала такой, как только умер сын?
Мона встала и тщательно собрала письма. Фишер тоже поднялся и провел рукой по своим коротко стриженым волосам. У него был не совсем уверенный вид, когда он спросил:
— И что теперь?
Мона, не сдерживаясь, зевнула, затем сказала:
— Надо возвращаться, и чем быстрее, тем лучше. Пусть нас кто-нибудь отвезет на аэродром, а там мы воспользуемся вертолетом.
— А Мартин?
— Говорят, Мартин нетранспортабелен. Он пока останется здесь. Мы по дороге заедем в клинику, чтобы узнать, как он себя чувствует. Я сообщу его жене.
— О’кей.
— Ты организуешь вертолет?
— Да.
Фишер исчез в гостиной, и вскоре она услышала, как он говорит по телефону.
Мона облокотилась на подоконник
11
Мальчик, на удивление, быстро поправился после своей первой попытки самоубийства. Он и на самом деле уже вечером того же дня в клинике не мог вспомнить, почему он, собственно, хотел убить себя. Но это не значило, что он был благодарен своей судьбе (в образе матери, нашедшей его в ванной, куда она отправилась помочиться). Скорее всего, он принял без эмоций тот факт, что он теперь и дальше будет оставаться на этом свете, а раз уж так получилось, то он теперь будет строить жизнь по своему разумению. На следующий день его пришла проведать Бена, узнавшая, что у него «произошел срыв». Ему было крайне неприятно ее присутствие, а поскольку в этой ситуации он не мог никуда деться, то он нашел спасение в натренированной вежливости, которая быстро свела на нет все попытки Бены найти подход к нему. Через полчаса она попрощалась с ним, печальная и совершенно растерянная, и это был их последний разговор.
Прошло несколько месяцев, в течение которых не случилось ничего существенного. Осень и зима оказались не особенно холодными, но такими дождливыми, что дальнейшие попытки прекратились сами по себе. И без того смерть маленькой девочки обросла такими слухами, что официальные инстанции были вынуждены опубликовать хотя и выдержанное в очень общих тонах, но все же явное предостережение от убийц и извращенцев. В этих советах хотя и было мало пользы для потенциальных жертв (например, каждый мог додуматься и сам избегать безлюдных мест), но, в любом случае, мальчику в будущем придется быть поосторожнее.
Итак, он проводил свободное время в основном в своей комнате, лежа на кровати и предаваясь фантазиям. То факт, что теперь и другие люди, по крайней мере, теоретически знали, что среди них живет кто-то чужой и опасный, с одной стороны, пугал мальчика, а с другой — льстил его самолюбию. Щекотливое положение: теперь он воспринимал себя как искатель приключений, находящийся в рискованной экспедиции. Единственное, чего ему сейчас не хватало, так это цели. Все искатели приключений — все равно, шли они пешком к Южному полюсу или путешествовали по диким джунглям Африки — делали это не просто так. У них у всех была цель, по крайней мере, они хотели что-то узнать о местах, где им приходилось бывать, о пределах своих возможностей.
Он же убил маленькую девочку. Вернее, он не убил ее на самом деле, но без него она бы еще жила, это было фактом. Другие люди такого не делали, и это тоже было фактом. Почему именно он? Откуда у него эта склонность, которую другие могли истолковать, как извращение? Почему у него не возникло ни капли сочувствия, когда, например, его учительница русского языка дрожащим от слез голосом рассказывала классу об «ужасном преступлении, жертвой которого стала беззащитная маленькая девочка»?
Девочка относилась к «призракам», а в отношении «призраков» у него не было никаких чувств. И не только это. Он не верил, что у «призраков» бывают настоящие чувства. Они слишком часто и слишком много говорили об этом. «Ты всегда такой выдержанный, — сказала ему как-то Бена, когда они еще много общались, — словно ты ничего и никого не хочешь подпускать к себе. Расслабься, раскрепостись! Будь самим собой!» Самим собой? Мальчик ничего не ответил на это, лишь неопределенно усмехнулся, — так он всегда улыбался, уже год или два, когда нужно было скрыть свое настоящее «я», свою темную суть. В тот раз он
Однажды вечером его мать куда-то ушла. Она надела платье, не особенно хорошо сидевшее на ней, поскольку за последние годы мать сильно похудела. Все же в нем она выглядела лучше, чем в пузырившихся на коленях брюках и слишком широких футболках, в которых она обычно валялась на диване, держа бутылку в пределах досягаемости. Но сегодня она старательно красилась перед зеркалом в кухне, пока с улицы не донесся сигнал машины. Не прощаясь с мальчиком, молча сидевшим за кухонным столом и наблюдавшим за ней, она взяла свою сумочку и вышла из дома. Он инстинктивно почувствовал, что это первое за много лет настоящее свидание может многое изменить не только в жизни его матери. Он ощутил что-то похожее на легкую панику.
Он подошел к письменному столу своей матери, стоявшему в ее спальне, и методически начал обыскивать его, стараясь найти хоть какой-то намек на то, кем мог быть этот мужчина, очевидно намеревавшийся вторгнуться в их жизнь. Во время поисков он наткнулся в глубине ящика на толстую пачку писем. Он вытащил ее из ящика и, к своему разочарованию, обнаружил, что это — старые письма его бабушки, адресованные его отцу. Он бросил их на пол позади себя и еще с полчаса продолжал поиски, так и не найдя ничего интересного для себя.
В конце концов он снова затолкал все вещи в ящик (его мать так неаккуратно относилась к своим вещам, что она вряд ли что-нибудь заметила бы) и выпрямился. Его взгляд упал на неубранную постель. В выемке между подушками и одеялом лежало что-то имевшее нежный и шелковистый вид, нечто цвета лосося, и это «нечто» было явно из «Интершопа» [31] . Мать не имела необходимой для посещения такого магазина валюты, значит, это был подарок, значащий больше, чем десяток любовных писем. Мальчик подошел к кровати и поднес короткую ночную рубашку, которую он никогда не видел на своей матери, к лицу. Она имела легкий специфический запах тела матери, который притягивал и отталкивал его одновременно. Он с презрением бросил рубашку на кровать и уже хотел выйти из спальни, когда увидел письма бабушки, оставленные им на полу.
31
Сеть магазинов в ГДР, где товары продавались за свободно конвертируемую валюту.
Он нагнулся и поднял их, чтобы выбросить. Мать определенно ни разу не читала их и даже не заметит их пропажи, а выбросить письма будет проще, чем снова выгружать ящик стола, чтобы засунуть эту пачку туда, где он ее нашел. Потом он подумал, что, наверное, будет слишком заметно, если он просто выбросит письма в мусорный контейнер: если мать их там обнаружит, то сразу поймет, что он рылся в ее вещах. Поэтому он отнес письма в свою спальню и спрятал под одеяло. Он сделал себе бутерброд с маслом и колбасой и поспешно съел его стоя, при этом крошки, которых он не замечал, падали на пол. Затем он влил в себя поллитра холодного молока. Он нервничал так, что у него чесались ноги дать кому-нибудь пинка. Очень трудно было все время держать себя в руках. Иногда он сам себе казался собакой, которая день и ночь сидела на цепи и даже не имела права лаять. На улице лил дождь, причем с таким упорством, словно пытался затопить окрестности хотя бы наполовину. Это означало, что сегодня вечером он не сможет ничего предпринять. Его чувства неприятным образом обострились, как всегда, когда бывало «пора». Он открыл окно, надеясь, что холодный, пахнущий лесом воздух успокоит его, но все получилось как раз наоборот. Он надел свой анорак [32] и пошел бродить вдоль берега озера, казавшегося призрачным в дождливых сумерках. Он смотрел вдаль, на поверхность воды, поглощавшую мириады капель, уступавших место все новым и новым, словно по мановению волшебной палочки. Он побежал вдоль топкого берега, не обращая внимания на то, что обувь у него совсем не подходила для этой погоды. Вскоре он промок насквозь и начал дрожать.
32
Куртка с капюшоном.