Тогда, в дождь
Шрифт:
— С мясокомбината, ага? — доверительно зашептал он. — По колбасному?
— Что, что? — встрепенулся Ауримас. — Что вы, дяденька…
— Тихо, тихо… не пой… мне-то что… все тут по колбасному… — он кивнул на остальных, бесшумно скользящих по коридору. — Самое громкое дело в Каунасе… Как, по-твоему, выкрутится Длинный? Ну, Будя…
— Будя? Почем я знаю… при чем тут я…
— А я — при чем? — засуетился крепыш. — Я ведь тоже — ни при чем… Отсюда еще вырвешься… а уж оттуда… амба! Раз уж сама Москва зацепила… слишком жирно хапал голубчик, да все себе одному…
Ауримас собрался что-то сказать в ответ, но дверь распахнулась — на этот раз с жалобным скрипом, — появилось грубо размалеванное
— Глуоснис! Ауримас Глуоснис — есть?
Ауримас встал со скамьи.
— Тс! — вскочил и здоровяк; вцепился ему в локоть. — Как рыба, понял? Нем как рыба! Как водица! Ясно? Расколешься — Длинный попомнит… Будя друзей не оставит… велел передать!
Ауримас выдернул руку из потных ладоней человека в кепке и бросился в приемную; секретарша не глядя махнула рукой на ближнюю дверь, которая была услужливо распахнута, — тоже бурая, но обитая дерматином; в глубине, за большим бурым столом, сидел в коричневом кителе Раудис и, загораживая ладонью трубку, разговаривал по телефону; Ауримаса он словно не заметил.
— Садитесь! Садитесь! — Он положил трубку, вытер тыльной стороной ладони лоб и закивал, было похоже, что телефонный разговор оказался не из приятных. — Чего стоите? — он кивнул на стул напротив. — Фамилия? Имя? Год рождения? Место? Не работы, а рождения… Партийность? Беспартийный? Комсомолец! Судимости есть? Нет судимостей? Родственники за границей?.. Последнее место работы…
Он спрашивал таким голосом, словно никогда в жизни в глаза не видывал этого самого Ауримаса Глуосниса и даже имени такого не слыхал; взгляда он его не удостоил, все его внимание было сосредоточено на листке бумаги, куда он заносил данные: имя, фамилия, к судебной ответственности не привлекался — будто в жизни не было ничего более важного; если бы я его не знал… Но я знал его, и это было хуже всего; я узнал его, и конечно же он меня тоже, хотя и не подает виду; ведь мы уже встречались — правда, не в Каунасе; неужели он забыл; нет, он не мог забыть; он — председатель избирательного участка, там, недалеко от Любаваса, в лесах, председатель товарищ Раудис; тогда он как будто не интересовался ни моим батюшкой, ни дедушкой, ни тем более остальными, вовсе почтенными предками; называл меня «товарищ уполномоченный» (я был направлен от горкома партии, что удостоверялось особым письмом) и принял с распростертыми объятиями, как желанного брата, — участок был трудный; потом он отвел меня в соседнюю комнатушку, достал из кармана солдатскую флягу и налил спирту — целых полстакана; я выпил — и сам не понимаю, как не сомлел; даже не захмелел — удивительно; мороз жарил — тридцать ниже нуля, топили скверно; вокруг заливались собаки, выл ветер; трещали не то жерди в заборах, не то выстрелы; порой в сумраке мимо окна проплывал отряд вооруженных людей…
Нет, было непохоже, чтобы товарищ Раудис собирался удариться в воспоминания о былых февральских днях; выборы закончились, и товарищ уполномоченный (как значилось в командировочном удостоверении) положительно оценил работу председателя избирательного участка; правда, Раудис тогда не был прокурором, а был всего-навсего рядовым следователем; кадры растут быстро. Вырастал и перечень сведений о неком Ауримасе Глуоснисе; сосредоточенно щурясь, едва ли не до половины окуная в чернильницу толстую коричневую ручку, воссоздавал сейчас этот список прокурор; он вполголоса задавал вопросы, я отвечал — тоже негромко, словно боялся развеять туманную завесу, которая — я уже видел — выросла между нами; прокурор исписал одну страницу и потянулся за следующей, чего чего, а бумаги тут хватало.
— Гражданин Глуоснис, — произнес он, когда с анкетой было покончено, — теперь будьте любезны ответить на мои вопросы. Отвечайте четко, прямо и
— Слушаю…
— Я спрашиваю, понятно ли вам?
— Как будто…
— Значит, да, — он что-то пометил на листке бумаги. — Вы студент?
— Учусь на курсах.
— Да или нет?
— Как вам сказать… Вообще вроде бы студент… но, с другой стороны…
— Это мне ничего не говорит. Отвечайте прямо, четко и полностью. Да или нет? Итак…
— Да.
— Или, может быть, нет?
— Студент… курсант…
— Та-ак, — Раудис не спеша записал; перо скрипело. — А до университета… до курсов этих… работали в горкоме комсомола?
— Да.
— Уволены?
— Нет.
— Сами ушли? По собственному желанию?
— Да.
— Хорошо. — Раудис поднял голову и наконец — наконец-то! — окинул меня взглядом; наши глаза встретились, где-то близ этой призрачной завесы, — потрясенные мои и бесстрастные его. — Хорошо, — повторил он. — Хорошо.
— А если бы уволили? — полюбопытствовал я. — Тогда — плохо?
— Это не в нашей компетенции, — он уже не смотрел на меня. — Потрудитесь отвечать на вопросы: да или нет, да или нет. И все. А решать будем мы, уважаемый… Итак, уважаемый Ауримас Глуоснис, вы обвиняетесь в том, что…
— Обвиняюсь?
— Не перебивайте… Обвиняетесь в том, что, будучи работником аппарата горкома комсомола, злоупотребили своим служебным положением, а именно: выдали справку Жебрене Иоанне Бонифациевне, год рождения тысяча восемьсот…
— Жебрене? Какой Жебрене? Вы же знаете, товарищ Раудис…
— Опять! Не перебивайте! Вы в прокуратуре, уважаемый. — Раудис постучал карандашом по столу; это постукивание вышло гораздо громче, чем мог ожидать Ауримас, возможно, даже сам Раудис; прокурор шмыгнул носом и снова склонился над бумагами. — Скажите, почему вы ей выдали справку?
— Не знаю…
— Не знаете?
— Не знаю, что за справка…
— Справка Жебрене… итак?
Он опять стукнул — теперь потише; Ауримас наморщил лоб. Какая-нибудь ошибка, что то здесь напутано, что-то приплетено, что-то, возможно, приврано, а что-то, очень может быть, и верно; он мучительно, напряженно думал и никак не мог сообразить, в чем тут дело.
— Жебрене? — он пожал плечами. — Не помню я такой комсомолки… тысяча восемьсот… какого-то года рождения…
— Шутить будем потом, уважаемый, — остановил его Раудис; его голос был сухим и бесцветным, как и глаза, на что Ауримас, откровенно говоря, не сразу обратил внимание; такого небось не просто вывести из себя. — Когда уйдем из этого кабинета. А сейчас — да или нет… да или нет…
— Но я так и не знаю, чего от меня хотят!
— Сейчас узнаете. Справка, выданная вами некой Жебрене…
— Хоть покажите мне ее!
— Справку? — Раудис нахмурился. — Можно. Хотя заранее предупреждаю, что это не входит в полномочия госпрокуратуры…
— Что — не входит?
— Демонстрация вещественных доказательств обвиняемому. Я вам называю факт, а вы его либо подтверждаете либо отрицаете… Либо отрицаете… — повторил он. — Итак…
Ауримас взял лист, который ему подал Раудис; рука дрожала; Ауримас мысленно выругал себя и украдкой глянул на прокурора — тот едва заметно улыбнулся; а что, если и голос выдаст?.. Голос тоже дрожит, понятное дело, хоть Ауримас и старается держаться независимо и не мямлить; но румянец — вот проклятье! — как всегда, разлился по лицу, будто Ауримас и впрямь в чем-то замешан; а он все еще не понимает, чего добивается от него этот человек; справка? Жебрене? Какой такой Жебрене? На комсомольской работе, слава богу… справок этих, бумажек… не одну и не две… и если дело только в этом…