Толераниум
Шрифт:
– Брат, дай хоть немного денег, очень нужно на билет в…
Баринов не дослушал.
– Я тебе денег, а ты мне что?
Бомж явно растерялся.
– Да я бы все тебе отдал, но у меня ж ничего нет…
Игорь красиво хохотнул:
– О том и речь, брат! Если бы у меня ничего не было, я б тебе тоже все отдал… – отчеканил Баринов и, подхватив Лауру под руку, двинулся дальше по переходу, оставляя бомжа в глубоких раздумьях.
Дорога до дома показалась Лауре бесконечной, она плелась, еле передвигая ноги, и только оказавшись дома на диване, с облегчением выдохнула.
Баринов быстро сориентировался, сварил куриный бульон
– Ты зачем ко мне вломился? Только давай без дурацких шуток, – осторожно спросила Лаура.
– Соскучился.
– Без шуток! – повторила Лаура.
– Ты не оставила мне выбора, – мрачно заметил он с набитым ртом, шумно прихлебывая бульон из большой кружки. – Телефон вырубила, дверь не открываешь, а из-за зашторенных окон чахоточная лампочка еле светит и днем и ночью. Да мало ли что с тобой могло случиться. Не девочка ведь.
– Может, найдешь себе девочку? – устало произнесла Лаура. – Все лучше, чем под моими окнами без толку околачиваться.
– Нашел уже – рыжую, нахальную.
– Проехали, – устало выдохнула она, поджала ноги и прилегла на диван. – Иди домой, я спать хочу.
Дома как будто стало легче дышать, отмечал Миша, наблюдая за хлопочущей Софьей Леонидовной. «От одного токсичного фактора избавились», – удовлетворенно думал он, вспоминая вечер, когда Лаура попыталась усыпить его бдительность дешевым трюком со щенком. Теперь она сюда не скоро появится и вряд ли кому-то расскажет, особенно маме. Она же ее бережет. От него мама тоже ничего не узнает, ее визги выслушивать он не намерен. Так что отныне в доме воцарится новый порядок, его порядок. Правда, мама тоже ведет себя по-хамски. Врывается без спроса в комнату, копается в его шкафах, делает замечания… Ее фразочки, набившие оскомину, постоянные громыхания кастрюлями, громкие разговоры с Бергаузом или с приятельницами – все это делается нарочно, чтобы продемонстрировать Мише, что Софочка не верит в его новый статус. Ничего, одну поставил на место – и вторую заставит считаться с его интересами.
«Мой руки и за стол» Миша теперь рубил коротким «сыт по горло». «Маму любить – себя не уважать» уничтожал презрительным «это не доказано». «Кем ты себя возомнил» – на это Миша пока не придумал такого ответа, чтобы сразу стало понятно, что он не возомнил и не кем-то, а реально стал Верховным толераном страны. Миша умышленно ослабил контроль за посещением его комнаты и не выключал телевизор. Он рассчитывал, что Софочка рано или поздно увидит Мишино лицо на заставке либерального канала Толераниума. Но мама умудрялась ворваться именно тогда, когда Миши на экране не было. Тогда она принималась злобно острить по поводу тупости спикеров или обсуждаемых в телевизоре вопросов. Похоже, она вообще не понимает, что изменился не только Миша. Скоро изменится вся жизнь, в том числе и Софочкина.
Вот, пожалуйста. Только исчезла заставка с крупным планом Миши, Софа тут как тут. Как назло, мама появилась во время прямой трансляции важнейшего заседания Толераниума. Дебаты по легализации услуг лиц любого пола с низкой социальной ответственностью грозили перерасти в серьезный скандал. На развитие проституции после ее легализации выделяли серьезные деньги.
– Секс – это медицинский аспект, – вещал представитель контроля здравоохранения. – Чрезмерное воздержание губительно сказывается на здоровье человека,
Услышав слово «секс», Софья Леонидовна сосредоточилась и сообщила докладчику, глядя в глаза:
– Что за уродов по телику стали показывать. Судя по тебе, дружок, чрезмерное воздержание – это твой конек.
Отдел здравоохранения претендовал на первенство под предлогом необходимости тщательного медицинского контроля не только поголовья жриц любви, но и потребителей их услуг.
Руководители отдела культуры были категорически не согласны:
– Данный вид деятельности относится к индустрии развлечений, а стало быть, и контроль над развитием такого рода деятельности должен быть оставлен за культурным сектором!
Представитель ведомства по труду заявил:
– Любая трудовая деятельность должна находиться в нашем исключительном ведении. Кто выдаст работникам половой индустрии трудовые книжки и присвоит код профессии? Кто правильно организует рабочие места для эффективной отдачи сотрудников? Кто проследит за отсутствием переработок и повышением тарифа в праздничные и выходные дни? А техника безопасности? А пенсионные накопления? О чем тут вообще говорить?
Правоохранители не остались в стороне:
– В ваших интересах доверить контроль органам охраны порядка. Легализация проституции и открытие публичных домов помогут свести на нет такую уголовную статью, как «изнасилование», при условии проведения профилактических бесед и видеонаблюдении. Правопорядок и безопасность в стране – в нашей зоне. В смысле – в зоне ответственности!
Банкиры не соглашались ни с кем и приводили свои доводы:
– Через публичные дома пойдут финансовые потоки. Вдобавок мы организуем оформление кредитных линий и выдачу экспресс-кредитов в каждом борделе.
Молчал только отдел контроля добровольных финансовых удержаний. Кто бы ни победил в споре, вычеты с денежных поступлений будут сделаны в срок в должном объеме.
Спорили жестко и горячо, с удовольствием используя неформальную лексику и охотно переходя на личности. Софья Леонидовна шустрила с тряпкой, делая вид, что протирает пыль. Ясное дело – внимательно прислушивается к дебатам, чтобы произнести очередной желчный комментарий. Миша с вожделением ожидал появления межпрограммной заставки со своим лицом. Но Софья Леонидовна, закончив работу, смачно плюнула в телевизор и сообщила участникам дебатов:
– Идиоты! Чтоб вам этот вопрос всю жизнь на личном опыте решать! – Она вышла, хлопнув дверью.
На экране сразу же появилось Мишино лицо с задумчивой улыбкой.
Анонс следующей программы не возбудил Мишиного любопытства. Ток-шоу на остросоциальные темы называлось «Долой харрасмент!». В ролике две нарядные старушки со знанием дела материли оппонентку, которая растерянно приговаривала: «А как же без херасмента дети будут родиться…»
Наташа не узнавала мужа. Попытки поговорить с ним заканчивались, не начавшись. Масик держался отчужденно и старался не смотреть в ее сторону. Случайно встречаясь с ним взглядом, Наташа всякий раз холодела от ужаса. Он не смотрел, он натыкался на ее глаза, и лицо его приобретало выражение сострадательной брезгливости, как смотрят на калек-побирушек. Понять, что происходит с Масиком, было невозможно, и тем более не ясно, как на это реагировать.