Толераниум
Шрифт:
Еще следовало мелькать на телевидении в программах прогрессивного содержания, повышать и понижать реальные рейтинги фильмов и сериалов, разъяснять населению, что теперь «глоток свежего воздуха» превратился в полномасштабный воздушный поток.
Вот и вся работенка. Но кто ж туда пустит? Всех сотрудников строго предупредили, чтобы с просьбами о переводе в отдел культуры никто даже близко не подходил. Вакансий нет и не будет.
Еще более безопасным вариантом Петухов считал выдвижение своей кандидатуры в депутаты какой-нибудь новой активной партии. Ему нравилось движение «Даемвместе». Партия вышла
Прочие опции трудоустройства были менее выгодными, но имели право на жизнь. Идеологический сектор, состоящий из политологов, аналитиков и прочих инженеров-строителей общественного мнения, постоянно испытывал кадровый дефицит из-за большой текучки. В идеологи набирали актеров-неудачников и провалившихся абитуриентов театральных вузов. Главное требование к конкурсантам – полное отсутствие стыда и совести, умение привлекать к себе внимание, уверенно нести любую околесицу, врать не краснея, выколачивать гонорары и торговаться до победного конца. Петухов был недостаточно артистичен для работы в этом конструкторском бюро.
В пресс-секретари он тем более не годился. Их готовят особым образом, развивая тупость и изворотливость, а потом выдают боссам как уставную амуницию. В кулуарах ехидные толераны называли стажеров «псакины дети». Опытный лектор Виталик не был уверен, что лучше: птица невысокого полета или «псакин сын».
Оставался тролльчатник. В стационарный тролльчатник на втором этаже Толераниума Виталику попасть не светило. Там творческая мастерская. Большие проекты: «Разгневанные матери», «Обманутые дольщики», «Жертвы реновации», «Молодость на века»… Все перспективные идеи давным-давно придуманы не им, и хорошие места давно заняты.
Толстый троллинг отпадал сразу. Во-первых, небезопасно. Во-вторых, трудоемко: надо придумывать наглое вранье и выдавать его за чистую правду. Подтверждения и основания тоже надо придумывать. А как нормальному человеку внедрить мысль о том, что с 32 октября отменят пенсии, бесплатную медицину, запретят рожать тем, у кого нет большой квартиры… Это не для Виталика. Любой айтишник его превзойдет с первого нажатия на клавишу. К тому же айтишники и блогеры сидят дома и работают сдельно. Ему, Виталику, дома работать невозможно. Дети все время орут, а скандальная жена во все сует свой нос.
Единственное место, куда охотно брали толеранов на престижную работу, – секта «Вечный зов», но там в ходу были побои и телесные наказания. Этого Петухову больше не хотелось. Придется остаться в должности опытного лектора, но теперь он будет умнее: застрахует все части тела на всякий случай и станет дожидаться своего часа. Какие тяжелые времена настали!
Декабрь
36
–
– А куда? – оживился Кирпичников.
– Ко мне домой, – промурлыкала она и накинула на плечи легкую белоснежную шубку.
– А кто там будет?
– Ты и я, – многозначительно произнесла Юленька и одарила его обворожительной улыбкой.
– Не… так не пойдет. Меня не будет… – Он замотал головой и отвел в сторону взгляд.
– Кирпичников, – зазывно прошептала она, удерживая его за пуговицу рубашки. – Ты не понял, я тебя в постель свою зову.
– Что ж тут не понять, понял. Но не-е-е… не дело это.
– Какое еще дело? – опешила Юля. – Я тебя не на «дело» приглашаю! Я тебе что, не нравлюсь?
– Скажешь тоже, ты всем нравишься… – Он теребил в руках видавшую виды куртку, которую носил с первого курса. – Только… Не знаю, как тебе объяснить… – Он мялся и никак не мог выдавить из себя нужные слова. – Только неправильно это.
Он никак не мог попасть рукой в рукав облезлой куртки.
– Кирпичников, опомнись! ЭТО уже было. Согласна, что неправильно. Так давай сделаем правильно! Или ты в монастырь собрался?
– Не, кто ж меня возьмет, – с тоской протянул он. – Несдержанный я. Я ж на баб смотреть спокойно не могу… Слаб я… на баб.
У Юли мурашки по коже пробежали при упоминании о «слабости». Кирпичников продолжал подбирать слова:
– Вот и с тобой не сдержался. Так один раз – вроде как ошибся. Продолжать дальше этот срам никуда не годится! Там страсть порочная была и похоть.
– Знаешь, Кирпичников, страсть – это и есть преддверие любви.
Юля начинала злиться. Принципиальный в своей деревенской сексуальной политике Кирпичников был непробиваем.
– Ты про Игнатьевский лучше не вспоминай. – Кирпичников вдруг посерьезнел и понизил голос почти до шепота. – Там все поганое. Видела, как там людей корежило, а кого-то и до сих пор не отпускает. Там место гиблое, это я тебе точно говорю. Все как в последний раз: жрали, подыхали от тоски, продавали самое дорогое за деньги… Леха Ковригин – видела, каким стал? А Черепанова вообще решила, что тебя убила и в тебя же и превратилась… Вот и нас затянуло в этот беспредел…
– Ты о чем, Кирпичников? Я же тебя не в Игнатьевский приглашаю, а в свою квартиру. Под одеялом тебе точно нечего бояться. Я не страшная.
– Да при чем тут ты? На кой мы с тобой друг другу сдались? Что нас связывает, кроме безобразия? Переспать разок – это плохо, но все ж лучше, чем длительное распутство. Так что не в тебе дело. Нельзя мне в отношения вступать. Я жениться должен.
– Что? – не поняла Юленька.
– Невеста, говорю, у меня есть.
– А, это ты так верность хранишь? – поддела собеседника Юля.
– Да куда там… Изменяю, но разово. А в отношения ни-ни, хоть я и мужик… А тебе поберечь себя надо.
Юленька растерялась. Это точно с ней происходит? Она стоит перед жалкой деревенщиной, выпрашивает секса и выслушивает средневековые морали? «Распутство», «срам», «гиблое место» – что это?