Толмач
Шрифт:
Когда все было закончено, мы отправились наверх. Я шел впереди, Малой, шурша мешком, хромал сзади и громко, надрывно, с заливистым свистом сопел.
Дверь в кабинет Тилле открыта, там два сотрудника. Когда они увидели Малого, один сказал:
– О-о!.. – а другой пожелал Тилле удачной работы.
Оба, опасливо косясь на Малого, вышли, а Тиле пробормотал:
– Бог мой… – и начал распутывать шнуры диктофона.
Мы сели, как обычно: Малой напротив Тилле, я – между ними. Перебирая бумаги, Тилле спросил:
– У вас в паспорте виза на Францию.
– Объясняю: был. Из Москвы прямо в Страсбург, через Париж полетел. Оттуда в Гаагу смотался, в трибунал хотел жалобу подать, но сказали, что от частных лиц не принимают, только коллективные заявки…
– На кого жалобу хотели подать?
– На гада Ельцина, его повесить мало, говномеса. В Голландии русские на вокзале в Гааге посоветовали: «Езжай, говорят, в Дюсик, там сдавайся, там у них сборный пункт, оттуда тебя немцы сами дальше пошлют, куда надо». Вот на поезде в Дюсик и поехал.
– И билет есть из Гааги в Дюссельдорф? – невзначай поинтересовался Тилле, настраивая диктофон и распечатывая новую кассету.
– Есть, есть, как же, у меня все есть, я ничего не выкидываю. – И Малой извлек из пакета билет, а я подумал, что его дело уже решено: есть паспорт, есть виза, есть билет – чего еще?.. Или по паспорту отправят в Россию. Или по визе – во Францию. Или по билету – в Голландию, правило третьей страны: откуда пришел, туда и иди сдаваться. А то, что тебе Голландия меньше Германии нравится – извини, на вкус и цвет, как говорится, всем не угодишь…
Тилле тоже что-то тщательно отметил у себя на листе. Он всегда работал с листом бумаги, куда вносил все, что ему было надо, а во время пауз и перекуров (иногда и прямо во время разговора) поворачивался к компьютеру и вносил туда свои заметки. Да, недаром говорят, что самое страшное – это когда немецкий чиновник во время беседы вдруг тихо поворачивается к компьютеру и незаметно вносит туда несколько слов: наверняка ничего хорошего.
– Начнем. Пожалуйста, год и место рождения. Адрес до выезда из России.
Малой продиктовал то, что уже было известно из папки и паспорта. Но я все равно еще раз тщательно записал данные на бумаге, а Тилле перечитал их с листа в микрофон.
– Родственники в России или за границей есть?
Малой засопел:
– Объясняю: никого. Сирота. Ни братов, ни сватов. Один как перст судьбы, как собака дикая…
– Очень хорошо, вопросы отпадают, меньше писанины. Что это у вас в мешке? – выключив микрофон, спросил он, видя, как Малой время от времени проверяет, на месте ли мешок.
– Вся моя жизнь.
– Но у нас нет столько времени, – усмехнулся Тилле. – Нас, по большому счету, кроме вашего паспорта и рассказа о гонениях, мало что интересует. И кстати – все остальное можно подделать или налгать.
Малой пожал плечами – мол, ваши проблемы.
– Паспорт тоже можно подделать, – сказал он резонно и с хрустом потер свой бритый череп.
– Есть машинки, проверяющие паспорта. Мы как раз купили такую. Можно попробовать, – холодно ответил Тилле.
– Он что, думает,
И Малой молниеносно-безошибочным жестом выхватил из мешка пожелтевшую газету, загнутую на статье «Просчет альпиниста» с фотографией Малого в окружении людей и коней.
Я показал газету Тилле. Тот склонил голову.
– О чем?
– О том, как меня травили. Вытравливали как таракана. Жить не дают, скоты в сапогах… – ответил Малой.
– Что за газета? – спросил у меня Тилле.
– «Барнаульская правда».
– Барнаул?.. Постойте! – Тилле заглянул в папку. – Он же родился в Барнауле?
– Точно так.
– Знаете лично автора статьи? – вдруг строго спросил Тилле.
– А как же, он со мной в школе учился. Дружбан мой. С детства кенты. Мы сели, выпили, я ему все рассказал, он говорит: «Давай я про тебя статью напишу!» Вот, и написал, не обманул, потому что кент верный, мы с ним вместе по лесам бегали…
Тилле что-то черкнул на листе, а мне сказал вполголоса:
– Конечно, школьный друг что хочешь напишет… Как русские наивны!.. Я испытываю к ним симпатию за это. С ними легко работать. Они доверчивы, как дети. И мечтательны. Раньше верили в коммунизм, теперь – в то, что Германия всех примет и обогреет…
– Наивность и есть форма мечтательности, – ответил я на это.
Малой в это время смотрел в газету, но по стихшему сопению чувствовалось, что он вслушивается в наш разговор. Когда я вкратце передал ему суть, Малой ответил:
– Как бы не так!.. Мечтатели!.. Да таких завистливых гузноебов, как мы, на свете еще поискать!.. Если у кого что получается путевое – тут же сожгут, испоганят, разграбят, хуже татарвы: раз у нас нет, то и ты соси. Подлые твари, лизоблюды, жополизы, лентяи, пьяницы!.. Правильно говорят: русские долго запрягают, а потом никуда не едут!.. Наша Дубляндия стала непригодной для жизни!.. В ней опасно жить!.. Карлики и пигмеи захватили власть!.. Да и где эти русские?.. Это же так, фьють, этнический эфир, в котором другие распылены…
Я перевел. Тилле усмехнулся:
– Ну-ну, не горячитесь. Это в вас обида говорит. Кстати, в графе «вера» вы пишете, что вы бывший член компартии. Вы, собственно, кто?.. Политик?..
Малой обиженно засвиристел носом:
– Да какой на хрен политик!.. В партии был, да. А кто там не был? В партии верить в бога не разрешали – только в Ленина и коммунизм. Когда вся эта партия мандой накрылась, я лошадей разводить стал. Вот, пферд, ферштейн? [42] – И он ткнул в снимок изуродованным пальцем без ногтя. – Мы должны были уже на скачки в Висбаден ехать. Все на мази было, если б не эта ебучая внучка…
42
От Pferd, verstehen (нем.) – лошадь, понимать.