Толстый мальчишка Глеб
Шрифт:
— Скажу! Скажу! Бабушка, они меня бьют!
Психея тем временем тоже издавала жалобные крики, но Мишаня, помня о трагической гибели маленьких мельничков, только приговаривал:
— Кричи… кричи… А как мельнички кричали, ничего было?..
Колюнька семенил за ним, взволнованный новизной и ужасом предстоящего события, и донимал Мишаню всякими вопросами для успокоения.
— Она ведь птенчиков поела, правда, Мишань?
— Всех до одного сожрала, подлая.
— Маленьких нельзя есть, правда, Мишань?
— Конечно!
— Так
— Угу!
— Тебе ее не жалко, а, Мишань?
— А чего ее жалеть!
— И мне не жалко! Так, чуть-чуть жалко. А |ты не ешь птенчиков!! — во всю мочь заорал Колюнька и пошел спокойнее.
Мишаня собирался утопить Психею без каких-либо церемоний. Но на луговой тропке повстречались Гусь, Лаптяня и Огурец.
В ожидании огнестрельного оружия разбойники вынуждены были вести мирную трудовую жизнь и сейчас брели, согнувшись под вязанками душистой луговой травы, которую с нетерпением ожидало в их домашних хозяйствах множество прожорливых ртов.
Повстречав Мишаню с ведром, они свалили вязанки наземь и устроили себе дополнительный отдых.
— Кто там сидит? — спросил Гусь, услышав крики и царапанье в ведре.
Мишаня подробно объяснил, в чем состоит преступление Психеи.
— Это я ее поймал! — гордился Колюнька.
— Ты у нас молодец! — похвалил его Гусь. — Добрый разбойник из тебя вырастает!
Колюнька надулся от гордости и, чтобы оправдать такое высокое о нем мнение, принялся свирепо сбивать головки ромашкам, росшим по краю тропки.
Слегка приподняв крышку, разбойники полюбовались, видам пойманной преступницы и начали спорить, каким наилучшим образом привести приговор в исполнение.
— Был бы поблизости какой-нибудь ненужный колодец, — сказал Лаптяня, — то интереснее всего туда кинуть. В колодцы долго приходится лететь, покуда долетишь до самого конца.
— Что-то я не слыхал, чтоб такие казни производились через утопление в колодцах, — глубокомысленно покачал головой Гусь. — Особо неисправимых преступников полагается расстреливать. Вот они пистолеты нужны когда позарез! Огурец, собака, что же вы тянете с трубками?
— А я тут при чем? — пожал плечами Огурец. — Я хоть сейчас… Братец Кролик руководит, он и отвечает.
— А куда он делся? — спросил Гусь. — Никто сегодня не видал Братца Кролика?
— Да они с Гле… — хотел что-то сообщить Лаптяня, но спохватился и умолк. Гусь ничего не заметил и скомандовал:
— Пошли к реке!
Нагрузившись вязанками, разбойники бодро зашагали обратно к реке. Впереди всех Мишаня нес ведро с Психеей.
— Всякому интересно глянуть! — говорил Гусь.
Он брякнулся на землю и начал распоряжаться:
— Вы, Мишаня с Колюнькой, доставайте Психею из ведра да хорошенько свяжите ей лапы, чтоб она прежде время не убегла! Вынайте мои
С того берега послышались знакомые всем гнусавые звуки Музыкантовой трубы. Оказывается, Музыкант в трусах расположился там среди веников и дудел, целясь глазом в тетрадку с нотами, громадную, как газета.
— Эй, Музыкант! — крикнул ему Гусь. — Ты чего там?
— Репетирую, а что? — недовольно отозвался Музыкант, не отрывая глаз от тетрадки.
— Иди к нам!
— Не хочу, а что?
— Иди — увидишь!
— Некогда мне с вами! А что?
— Психею будем топить! — посулил Гусь, и Музыкант оторвался от нот:
— По-настоящему?
— Нет, шутя! Эх ты, дударь беспонятный!
Музыкант заинтересовался, собрал свое имущество, поместил себе на голову и, перебредя Гусиновку, явился перед разбойниками.
Он заглянул в ведро на беснующуюся Психею, к которой Мишаня и Колюнька не знали, как подступиться, чтоб она не исполосовала их своими когтями, и спросил:
— А за что вы ее?
Ему объяснили, и он одобрительно кивнул.
— Мы зачем тебя призвали… — оказал Гусь. — Требуется, чтоб ты во время всей процедуры сыграл похоронный марш! Под который всех хоронят. Чтоб все чин-чинарем. Чтоб торжественно проходило…
— Слабо знаю… Мы его не изучали… Я самоучкой чуть-чуть осилил… Надо вспомнить…
— Садись вспоминай. Время есть. Не сейчас еще начинается. Это с виду кажется просто, а свяжись — хлопот не оберешься. Присаживайся около ведра, все меньше будет слышно ее вой, всю душу надорвала.
Музыкант согласился, и вскоре пронзительные звуки его трубы заглушили голос Психеи.
— Молодец! — сказал Гусь. — Я эту процедуру так планирую: берем Психею, отходим подальше, во-он до того поворота… Оттуда под звук похоронного марша…
Однако задуманной Гусем церемонии не суждено было состояться.
Ее сорвали двое полоумных — Глеб и Братец Кролик.
Почти все уже было готово: Мишаня и Колюныка наконец кое-как спутали Психее лапы шнурками, вынутыми из Гусевых ботинок; Музыкант уже выдувал из своего инструмента мотив, почти похожий на похоронный марш, как вдруг словно из-под земли с криком:
— Что делаете? — выскочили откуда-то Глеб и Братец Кролик.
Такими злыми и опасными их никогда не видывали!
Никто и опомниться не успел, а уж красный, яростный Глеб пихнул застигнутого врасплох Мишаню в грудь так, что тот сел на песок, и перерезал чем-то шнурки на лапах Психеи. Она, не долго думая, стрельнула вдоль берега — только ее и видели!