Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы
Шрифт:
– Нет, – не задумываясь, ответил Ленька. – Не буду.
Глава XII
Через неделю Александра Сергеевна начала работать на «Треугольнике». В этот же день Ленька в первый раз пошел в школу. Он шел туда счастливый, полный самых радужных надежд. Но и на этот раз ему не повезло с учением.
Он поступил в школу, в которой когда-то до революции училась его тетка. Именно тетка и настояла, чтобы его туда отдали. В царское время это была частная женская гимназия, так называемая «гимназия Гердер». Сейчас это была советская Единая трудовая школа номер такой-то, но ничего, кроме названия, в этой школе советского не было. На четвертом году революции здесь
За одной партой с Прейснером восседал долговязый силач Циглер, сын владельца музыкального магазина. За Ленькиной спиной сидела девочка – дочь евангелического пастора. Какая-то великовозрастная девица с голыми коленками разгуливала по школе в широкополой бойскаутской шляпе. Слово «господа», давно уже отвергнутое и забытое советскими людьми, звучало в этой школе на каждом шагу. Слова «товарищи» не употребляли даже учителя. Обращаясь на уроках и на собраниях к ребятам, они говорили:
– Дети!..
Уже в первый день на уроке географии, когда вызванный к доске Ленька крикнул расшумевшимся ребятам: «Товарищи, тише!» – кто-то с задней парты угрожающе пробасил:
– У нас товарищей нет!..
А в перемену Ленька услышал, как за его спиной какая-то девочка пропищала:
– Гусь свинье не товарищ…
С первых же минут пребывания в школе он понял, что долго здесь не удержится. Не успев сказать со своими одноклассниками и двух слов, он уже чувствовал, что в классе он чужой, что и ребята и учителя смотрят на него если не враждебно, то во всяком случае холодно и недружелюбно. Во всем классе нашлось лишь пять или шесть человек, которых он мог и в глаза и за глаза, и в разговоре и в душе называть товарищами. Всё это были мальчики из простых семей: сын портного Изя Шнеерзон, сын живописца Котелев, сын сиделки из Максимилиановской лечебницы хромоногий Федя Янов…
С Шнеерзоном Ленька сидел за одной партой. Этот худенький, болезненный большеглазый мальчик в коротенькой залатанной курточке однажды очень удивил Леньку, сказав ему после перемены:
– Не слушай их. Они дураки. Они и меня тоже дразнят.
– Кого? Почему? – не понял Ленька. – Меня не дразнят.
Изя смутился, заерзал на скамейке, покраснел до корней волос и пробормотал:
– Они про тебя всякие гадости говорят.
Ленька не успел спросить: какие гадости? В класс вошла учительница, начался урок. После урока он почему-то не стал возобновлять этого разговора. Изя тоже молчал. Но скоро Ленька понял, в чем дело.
Его очень обрадовало, когда он узнал, что в классе издается литературный журнал. Правда, журнал ему не нравился. В «Ученике» печатались главным образом старомодные альбомные стишки, основным поставщиком которых был сам редактор Володя Прейснер. В этих стихах воспевались розы и соловьи, розы рифмовались с морозами, любовь – с кровью… Но журнал этот разбудил в Леньке его давнюю страсть. Ему захотелось самому писать стихи.
Лето двадцать первого года было очень засушливое. В южных районах страны, на Украине, на Северном Кавказе и в Поволжье опять свирепствовал голод. Этот страшный голод унес в могилу миллионы советских людей. В этом же
Под впечатлением этих двух событий Ленька потихоньку от всех писал поэму, которая называлась «Мы – им». Он писал ее всерьез, отдавая этой работе все свободное время. В аляповатые строчки он вкладывал весь пыл своей маленькой души. Он хорошо знал, что такое голод. Он видел голодающих и сам хлебнул лиха. Но он, как и всякий советский человек, не согласен был променять эту голодную жизнь на сытую жизнь капиталистов. Торговать мы с ними будем, – пожалуйста, но пустить их снова туда, откуда они только что с треском были изгнаны, – нет, не выйдет! Ленькина «поэма» так и кончалась:
Плывут пароход за пароходом По финскозаливским водам. Англия… Франция… Соединенные Штаты… Норвегия… Швеция… Смокинги и латы… . . . . . . . . . . Плывите, плывите, Ползите, ползите, От нас вы получите Вечный ответ: Палачам рурским Дальше Петропорта В красную Россию Хода нет!Закончив поэму, которая после переписки заняла целую тетрадь, он понес ее Володе Прейснеру. Идти к Прейснеру ему не хотелось. Этот розовощекий напыщенный немчик в круглых роговых очках не нравился Леньке. Уже одно то, что в его присутствии боялись ругать Гердериху – не очень хорошо рекомендовало его. Но что ж поделаешь, – чтобы напечатать стихи в журнале, волей-неволей пришлось обращаться к нему.
После уроков, когда ученики выходили из класса, Ленька подошел к редакторской парте. Прейснер тщательно укладывал в клеенчатый портфель книжки и тетради.
– Я к тебе, – сказал Ленька.
– Ко мне? – удивился Прейснер. – Да, пожалуйста, я слушаю.
– Я стихи написал. Вот. Может быть, подойдут для журнала.
Редактор совсем остолбенел.
– Ты? Написал стихи?
– Что ж такого? – нахмурился Ленька. – Я давно пишу.
– Ну, давай, давай, посмотрим, – снисходительно усмехнулся Прейснер.
Бегло перелистав тетрадку, он еще больше развеселился.
– Ты, я вижу, решил сразу начать с полного собрания сочинений?
– Это поэма, – объяснил Ленька.
– Ах, вот как? Даже поэма?
Прейснер поправил очки и, близоруко приблизив тетрадку к тонкому прямому носу, стал проглядывать первые строчки. Ленька увидел, как покраснели у него уши и как задергались, поползли на сторону редакторские губы…
– Гм… Интересно… Под Маяковского стараешься?
– А что ж, – сказал Ленька. – Может быть, немножко есть. Я люблю Маяковского.
– Да?.. По-твоему, это поэзия?
– Что?
– Маяковский.
– А что же это такое, если не поэзия?
– Маяковский-то? Это рубленая проза, вот что. Голая политика и ни на грош поэзии.
– Что значит – голая?
– Ну, милый мой, мне трудно тебе это объяснить. Ты Тютчева читал когда-нибудь?
– Читал, конечно. И люблю.
– Странно…
Прейснер еще полистал тетрадку, закрыл ее и протянул Леньке:
– На, возьми.
– Что?
– А то, что эту ерунду я печатать не буду.