Том 1. Пруд
Шрифт:
Сморкаются.
Запахло духами.
Ставят на стол лампу.
Это — Маша, горничная, высокая и красивая, с завитками на лбу.
— Готов ли чай? — говорит мать. — Поторопись, пожалуй ста.
Коля осторожно перевертывается, учащенно дышит. Левая нога у него затекла, в ней будто песок, и она кажется такой огромной, чужой.
Цветы на ковре сразу стали яркими и большими, медные ножки кресел, словно подсвечники или пожарные каски.
Маша уходит.
У нее новые ботинки на высоких каблуках,
Палагея Семеновна опять затараторила, словно чему-то обрадовалась.
Шелковые юбки зашуршали
— Вчера у Л. был А. С, мы были поражены: никто не мог ожидать. П. П. на прошлой пятнице прозрачно намекнул при всех, что их отношения для него не тайна. А Лизочка, право, такая наивная! Ну, представь, Варенька, ведь это ужасный человек: К. А., О. М., Е. И. и теперь Лизочка. Право, как-то…
— Да! на рожденье Тани, Н. П. взял Катю на руки и при всех, мы только что вышли из залы, они фокусника приглашали, чудный фокусник, — понимаешь, при всех, показывает на А. Е.: «Смотри, — говорит, — Катя, вон твой настоящий папа». Бедненькая Ксенечка не знала, что делать. А. Е. йобледнел, как полотно. Словом, сплошная нетактичность. Мы просто не знали, куда деваться… Да!
Опять шепчет. К. Ф… каф… аф…
Коля напрягается что есть силы, а понять ничего не может. Он устал, в спину что-то колет, словно булавкой.
Среди груды имен и мудреных слов вытягиваются заглавные буквы — инициалы знакомых в длинные уродливые завитки, туманно-огненные. Они прыгают и звенят.
Он привык к ним, слышит с осени, когда впервые залез под диван и навострил уши.
С нынешнего лета началась для Коли новая жизнь. Раньше он был не таким: уж стал вспоминать что-то хорошее, что было когда-то третьего года, стал скучать.
Весной умер отец. Коля помнит большого человека, непременно в майской белой паре, с драгоценным перстнем на волосатом пальце. Черные, большие усы, колкие, когда целовался в губы и лоб. Приезжал он по воскресеньям, обедал, и всегда была лапша и черная каша. Когда выходили из-за стола, в кухне уж поджидал кучер, Гаврило, и долго катал детей с нянькой по городу.
Теперь он знал много разных сказок…
Вечерами дети торчали за воротами, куда выходили посидеть фабричные.
Шустрый и пронырливый, он быстро развивался. Ему шел восьмой год, а близорукие темные глазенки, как жучки, таращились и искали, высматривали.
Падок он был на всякий рассказ и прилипчив ко всякому.
Дети рано начали купаться. Плавать учила Маша. И, научившись, Коля долгое время притворялся неумелым: ему было непонятно приятно, когда Маша брала его на руки и, прижимая к груди, улыбалась розовой улыбкой созревшей девушки.
Среди игр, в которых
Называлась игра «Стручки продавать».
Вдруг Коля застыл, сердечко камушком сжалось: уронили что-то.
— Excusez-moi, не беспокойся, оставь, Варенька, я — сама! — рука Палагеи Семеновны, пухлая в кольцах, шмыгнула около самого носа Коли.
Нашла, слава Богу!
Коля сопит, не может удержаться. По телу разливается что-то горяче-колкое.
— Чтой-то у вас, крысы?
— Нет, должно быть Шумка, он вечно тут трется.
В зале застучали блюдцами.
— Варвара Павловна, чай готов!
Уходят…
Коля приподнимает оборку, насторожился…
Вдруг шорох. Будто и еще кто-то… кто-то встал и…
Юркнул обратно.
Мешают сахар. Упала ложка.
— Дама будет.
— Понимаешь, Варенька, — снова понеслась Палагея Семеновна, — это Бог знать что, просто невероятно…
Коля прополз до дверей и пустился.
Высокий темный киот, освещенный красной лампадкой, строго провожает его всеми ликами и гневными и скорбящими.
Они все понимают.
Нервно цепляясь за перила, подымается он наверх в детскую и прямо на няньку.
— Где это ты, Колюшка, пропадал? — спрашивает Прасковья, зорко всматриваясь через огромные медные очки; она сидит у стола, где обыкновенно Саша и Петя учат уроки, и штопает рваные чулки.
— Ишь, завозил курточку-то, быдло мешки таскал. Дай-ка я тебя, девушка, почищу!
— Так, няня, живот у меня.
— Покушал, знать, лишнего, он у тебя… Горчичнику поставим…
Коля прилег на Сашину кровать и зажмурился.
— Или бутылку. Поветрие нонче ходит: напущено, знать, нечистым, согрешишь грешный.
Кто-то зашмыгал по лестнице. Больше зажмурился.
— Колечка, — с ласкающей оттяжкой по-детски зовет Маша, — Колечка, чай кушать ступайте!
Коля обрадовался, вскочил, но супится: неловко ему.
А Маша подходит к няньке, будто на работу посмотреть и… ам! — поймала Колю, затеребила, зацеловала сладко-сладко и в носик, и в ушко, и в глазки.
Красавчик ты мой, речистый ты мой, ма-а-ленький!
— Ну чего, лупоглазая, чего развозилась, — ворчит Прасковья, — мальчик хворый: что ни час, новая болесть открывается, а она лезет. Да и под руку толкаешь…
А Маша смеется, будто и знает что, да не скажет.
— Ужинать-то скоро? Всю-то, девушка, разломило, поясница гудет… И когда этот колокольчик, прости Господи, сгинет!.. Пойти, перекусить, что ли.
Нянька и Маша уходят.