Том 1. Стихотворения 1892-1909

Брюсов Валерий Яковлевич

Сентябрь 1905

Довольным

Мне стыдно ваших поздравлений, Мне страшно ваших гордых слов! Довольно было унижений Пред ликом будущих веков! Довольство ваше — радость стада, Нашедшего клочок травы. Быть сытым — больше вам не надо, Есть жвачка — и блаженны вы! Прекрасен, в мощи грозной власти, Восточный царь Ассаргадон, И океан народной страсти, В щепы дробящий утлый трон! Но ненавистны полумеры, Не море, а глухой канал, Не молния, а полдень серый, Не агора, а общий зал. На этих всех, довольных малым, Вы, дети пламенного дня, Восстаньте смерчем, смертным шквалом, Крушите жизнь — и с ней меня!

18 октября 1905

Грядущие гунны

Топчи их рай, Аттила.

Вяч. Иванов

Где вы, грядущие гунны, Что тучей нависли над миром! Слышу ваш топот чугунный По еще не открытым Памирам. На нас ордой опьянелой Рухните с темных становий — Оживить одряхлевшее тело Волной

пылающей крови. Поставьте, невольники воли, Шалаши у дворцов, как бывало, Всколосите веселое поле На месте тронного зала. Сложите книги кострами, Пляшите в их радостном свете, Творите мерзость во храме, — Вы во всем неповинны, как дети! А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы В катакомбы, в пустыни, в пещеры. И что, под бурей летучей, Под этой грозой разрушений, Сохранит играющий Случай Из наших заветных творений? Бесследно все сгибнет, быть может, Что ведомо было одним нам, Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном.

Осень 1904

30 июля — 10 августа 1905

К счастливым

Свершатся сроки: загорится век, Чей луч блестит на быстрине столетий, И твердо станет вольный человек Пред ликом неба на своей планете. Единый Город скроет шар земной, Как в чешую, в сверкающие стекла, Чтоб вечно жить ласкательной весной, Чтоб листьев зелень осенью не блекла; Чтоб не было рассветов и ночей, Но чистый свет, без облаков, без тени; Чтоб не был мир ни твой, ни мой, ничей, Но общий дар идущих поколений. Цари стихий, владыки естества, Последыши и баловни природы, Начнут свершать, в веселье торжества, Как вечный пир, ликующие годы. Свобода, братство, равенство, все то, О чем томимся мы, почти без веры, К чему из нас не припадет никто, — Те вкусят смело, полностью, сверх меры. Разоблаченных тайн святой родник Их упоит в бессонной жажде знанья, И Красоты осуществленный лик Насытит их предельные желанья. И ляжем мы в веках как перегной, Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит, И этот гимн, в былом пропетый мной, Я знаю, мир грядущий не услышит. Мы станем сказкой, бредом, беглым сном, Порой встающим тягостным кошмаром. Они придут, как мы еще идем, За все заплатят им, — мы гибнем даром. Но что ж! Пусть так! Клони меня, Судьба! Дышать грядущим гордая услада! И есть иль нет дороги сквозь гроба, Я был! я есмь! мне вечности не надо!

1904. Август 1905

Фонарики

Столетия — фонарики! о, сколько вас во тьме, На прочной нити времени, протянутой в уме! Огни многообразные, вы тешите мой взгляд… То яркие, то тусклые фонарики горят. Сверкают, разноцветные, в причудливом саду, В котором, очарованный, и я теперь иду. Вот пламенники красные — подряд по десяти. Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти! Хочу полюбоваться я на твой багряный свет: Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след. А вот гирлянда желтая квадратных фонарей. Египет! сила странная в неяркости твоей! Пронизывает глуби все твой беспощадный луч, И тянется властительно с земли до хмурых туч. Но что горит высоко там и что слепит мой взор? Над озером, о Индия, застыл твой метеор. Взнесенный, неподвижен он, в пространствах — брат звезде, По пляшут отражения, как змеи, по воде. Широкая, свободная, аллея вдаль влечет, Простым, но ясным светочем украшен строгий вход. Тебя ли не признаю я, святой Периклов век! Ты ясностью, прекрасностью победно мрак рассек! Вхожу: все блеском залито, все сны воплощены, Все краски, все сверкания, все тени сплетены! О Рим, свет ослепительный одиннадцати чаш: Ты — белый, торжествующий, ты нам родной, ты наш! Век Данте — блеск таинственный, зловеще золотой… Лазурное сияние, о Леонардо, — твой!.. Большая лампа Лютера — луч, устремленный вниз… Две маленькие звездочки, век суетных маркиз… Сноп молний — Революция! За ним громадный шар, О ты! век девятнадцатый, беспламенный пожар! И вот стою ослепший я, мне дальше нет дорог, А сумрак отдаления торжественен и строг. К сырой земле лицом припав, я лишь могу глядеть, Как вьется, как сплетается огней мелькнувших сеть. Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тени Сокрытые, не жившие, грядущие огни!

1904

Лирические поэмы

Слава толпе

В пропасти улиц накинуты, Городом взятые в плен, Что мы мечтаем о Солнце потерянном! Области Солнца задвинуты Плитами комнатных стен. В свете искусственном, Четком, умеренном, Взоры от красок отучены, Им ли в расплавленном золоте зорь потонуть! Гулом сопутственным, Лязгом железным Празднует город наш медленный путь. К безднам все глубже уводят излучины… Нам к небесам, огнезарным и звездным, Не досягнуть! Здравствуй же, Город, всегда озабоченный, В свете искусственном, В царственной смене сверканий и тьмы! Сладко да будет нам в сумраке чувственном Этой всемирной тюрьмы! Окна кругом заколочены, Двери давно замуравлены, Сабли у стражи отточены, — Сабли, вкусившие крови, — Все мы — в цепях! Слушайте ж песнь храмовых славословий, Вечно живет, как кумир, нам поставленный, — Каменный прах! Славлю я толпы людские, Самодержавных колодников, Славлю дворцы золотые разврата, Славлю стеклянные башни газет. Славлю я лики благие Избранных веком угодников (Черни признанье — бесценная плата, Дара поэту достойнее нет!). Славлю я радости улицы длинной, Где с дерзостным взором и мерзостным хохотом Предлагают блудницы Любовь, Где с ропотом, топотом, грохотом Движутся лиц вереницы, Вновь Странно задеты тоской изумрудной Первых теней, — И летят экипажи, как строй безрассудный, Мимо зеркальных сияний, Мимо рук, что хотят подаяний, К ликующим вывескам наглых огней! Но славлю и день ослепительный (В тысячах дней неизбежный), Когда, среди крови, пожара и дыма, Неумолимо Толпа возвышает свой голос мятежный, Властительный, В безумии

пьяных веселий Все прошлое топчет во прахе, Играет, со смехом, в кровавые плахи, Но, словно влекома таинственным гением (Как река свои воды к простору несущая), С неуклонным прозрением, Стремится к торжественной цели, И, требуя царственной доли, Глуха и слепа, Открывает дорогу в столетья грядущие! Славлю я правду твоих своеволий, Толпа!

1904

Духи огня

Потоком широким тянулся асфальт. Как горящие головы темных повешенных, Фонари в высоте, не мигая, горели. Делали двойственным мир зеркальные окна. Бедные дети земли Навстречу мне шли, Города дети и ночи (Тени скорбей неутешенных, Ткани безвестной волокна!): Чета бульварных камелий, Франт в распахнутом пальто, Запоздалый рабочий, Старикашка хромающий, юноша пьяный… Звезды смотрели на мир, проницая туманы, Но звезд — в электрическом свете — не видел никто. Потоком широким тянулся асфальт. Шаг за шагом падал я в бездны, В хаос предсветно-дозвездный. Я видел кипящий базальт, В озерах стоящий порфир, Ручьи раскаленного золота, И рушились ливни на пламенный мир, И снова взносились густыми клубами, как пар, Изорванный молньями в клочья. И слышались громы: на огненный шар, Дрожавший до тайн своего средоточья, Ложились удары незримого молота. В этом горниле вселенной, В этом смешеньи всех сил и веществ, Я чувствовал жизнь исступленных существ, Дыхание воли нетленной. О, мои старшие братья, Первенцы этой планеты, Духи огня! Моей душе раскройте объятья, В свои предчувствия — светы, В свои желанья — пожары — Примите меня! Дайте дышать ненасытностью вашей, Дайте низвергнуться в вихрь, непрерывный и ярый, Ваших безмерных трудов и безумных забав! Дайте припасть мне к сверкающей чаше Вас опьянявших отрав! Вы, — от земли к облакам простиравшие члены, Вы, кого зыблил всегда огнеструйный самум, Водопад катастроф, — Дайте причастным мне быть неустанной измены, Дайте мне ваших грохочущих дум, Молнийных слов! Я буду соратником ваших космических споров, Стихийных сражений, Колебавших наш мир на его непреложной орбите! Я голосом стану торжественных хоров, Славящих творчество бога и благость грядущих событий, В оркестре домирном я стану поющей струной! Изведаю с вами костры наслаждений, На огненном ложе, В объятьях расплавленной стали, У пылающей пламенем груди, Касаясь устами сжигающих уст! Я былинка в волкане, — так что же! Вы — духи, мы — люди, Но земля нас сроднила единством блаженств и печалей, Без нас, как без вас, этот шар бездыханен и пуст! Потоком широким тянулся асфальт. Фонари, не мигая, горели, Как горящие головы темных повешенных. Бедные дети земли Навстречу мне шли (Тени скорбей неутешенных!): Чета бульварных камелий, Запоздалый рабочий, Старикашка хромающий, юноша пьяный, — Города дети и ночи… Звезды смотрели на мир, проницая туманы.

19 февраля 1904, 1905

В сквере

(Erlk"onig) [20]

— Что ты здесь медлишь в померкшей короне, Рыжая рысь? Сириус ярче горит на уклоне, Открытей высь. Таинства утра свершает во храме, Пред алтарем, новоявленный день. Первые дымы встают над домами, Первые шорохи зыблют рассветную тень, Миг — и знамена кровавого цвета Кинет по ветру, воспрянув, Восток. Миг — и потребует властно ответа Зов на сраженье — фабричный гудок. Улицы жаждут толпы, как голодные звери, Миг — и желанья насытят они до конца… Что же ты медлишь в бледнеющем сквере, Царь — в потускневших лучах золотого венца?

20

Лесной царь ( нем.)

Рысь

Да, я — царь! ты — сын столицы, Раб каменьев, раб толпы, Но меня в твои границы Привели мои тропы. Здесь на улицах избита Вашей поступью трава, Здесь под плитами гранита Грудь земная не жива. Здесь не стонут гордо сосны, Здесь не шепчет круг осин, Здесь победен шум колесный Да далекий гул машин. Но во мгле былого века, В годы юности моей, Я знавал и человека Зверем меж иных зверей. Вы взмятежились, отпали, Вы, надменные, ушли В города стекла и стали От деревьев, от земли. Что ж теперь, встречая годы Беспощадного труда, Рветесь вы к лучам свободы, Дерзко брошенной тогда? Там она, где нет условий, Нет запретов, нет границ, — В мире силы, в мире крови, Тигров, барсов и лисиц. Слыша крики, слыша стоны, Вашу скорбную вражду, В мир свободы, в мир зеленый Я, ваш царь, давно вас жду. Возвращайтесь в лес и в поле, Освежить их ветром грудь, Чтоб в родной и в дикой воле Всей природы потонуть!

1905

Конь блед

И се конь блед и сидящим на нем,

имя ему Смерть.

Откровение, VI, 8

I

Улица была — как буря. Толпы проходили, Словно их преследовал неотвратимый Рок. Мчались омнибусы, кебы и автомобили, Был неисчерпаем яростный людской поток. Вывески, вертясь, сверкали переменным оком, С неба, с страшной высоты тридцатых этажей; В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком Выкрики газетчиков и щелканье бичей. Лили свет безжалостный прикованные луны, Луны, сотворенные владыками естеств. В этом свете, в этом гуле — души были юны, Души опьяневших, пьяных городом существ.

II

И внезапно — в эту бурю, в этот адский шепот, В этот воплотившийся в земные формы бред, Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот, Заглушая гулы, говор, грохоты карет. Показался с поворота всадник огнеликий, Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах. В воздухе еще дрожали — отголоски, крики, Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх! Был у всадника в руках развитый длинный свиток, Огненные буквы возвещали имя: Смерть… Полосами яркими, как пряжей пышных ниток, В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.