Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
На рассвете захлопали моторы, автомобильные огни обстреляли городок, перекликнулись хриплые сирены, и колонна умчалась в охваченную визгливым курдаем степь.
В полудне колонна вернулась, нагруженная каменными брусьями. Завхоз выбежал ей навстречу, как свадебному поезду, помахал рукой и крикнул:
— Идите в столовую, мы тут разгрузим!
Но шоферы не захотели обедать, они прямо из горлышка распили бутылку водки и снова уехали.
На подъеме следующего дня колонна доставила последнюю партию материалов, и повеселевший прораб протелеграфировал
— И все-таки Панова, хоть он и спаситель строительства, можно сказать, энтузиаст, мы должны уволить. — Козинов кивнул в сторону заведующего гаражом. — Почему у тебя бывают авральные работы? Да потому, что пановы создают их. Сначала недели три в месяц лодырничают, безобразят, ленью, пьянкой подготовят провал, а потом аховой гоньбой начинают спасать дело. Перед этим нажрутся в стельку, излают всех, а ты, — Козинов кивнул завхозу, — готов считать эту безобразную и вредную работу героизмом. Работай они без простоев — не будет аврального, все пойдет гладко, без пьяного энтузиазма. А что у нас? Либо бесстыжая лень, либо пьяная гоньба. И никто не знает, как сегодня поступит Панов; проплюет в потолок, проедет ли шестьсот километров, не пимши, не жрамши. Вот сведения, — посмотрим, много ли сделал ваш герой!
По пробегу и перевезенному грузу Панов за два последних месяца оказался позади многих, хотя и сделал три героические поездки. Козинов помахал сведениями перед завхозом и завгаром.
— Одна видимость героизма. А посчитать, сколько он переполучил сверхурочных, сколько переломал машин на ваших авральных работах, ахнешь!..
Панов и четверо его товарищей были уволены и освободили шоферскую палатку. Плотник Бурдин похлопотал за них перед своей артелью, и она приютила их в своем бараке.
С бутылкой в руках Панов сидел в плотницком бараке и говорил:
— В одиночку ни черта не добьешься. Дадут волчий паспорт — катись! Надо всем гамузом сказать: «Даешь!» Ехать куда-то к самому ахиду и получать пять рублей в день. Да кому? Спецу, плотнику. Слушайте рабочкома, он вам напоет, соловьем насвищет: пески, мол, дорог, мол, нет, терпеть, мол, надо. Скоро рай будет. Ему за это деньги платят. Пески да дороги — одни очки втирают. Напялили на вас уговорщики, вы и ломаете за грош, а они за уговор сотни получают. — Панов половину бутылки опрокинул в глотку. — И-ик! Забастовку им!
Строители действительно терпели ряд неудобств, здесь Панов не сгущал правду, самые заядлые оптимисты признавали это, но он подсунул новую причину всех бед и зол — рабочком, на который плотники сердились за щепу.
— А, самим сотни, а нам щепы нету! — загудела артель. — Вогнать им щепочки в денежку! Сотни глотают — щепой небось поперхнутся!
Утром Бурдин принес артельное требование на пятьдесят процентов надбавки. Администрация отказалась надбавить, отказался и рабочком защищать требование плотников как рваческое.
Перестук топоров и ворчание пил затихли.
Исключенные шоферы, боясь обнаружить свою
Плотники валялись около барака на песке, грели животы, спины и подтрунивали над собой:
— Долежимся, возьмут нас в дубинки, как это про буржуев в газетах расписывают.
Мимо идущие рабочие по-разному относились к прогульщикам. Одни, не скрывая ненависти, плевались в сторону плотников и кричали:
— Лодыри, жмоты! Шпана сезонная!
Другие останавливались, выспрашивали:
— Ну, как, сдаются? Много ли процентов вылежали, пятьдесят? — И посмеивались: — Лежите, все сто прибавят.
Плотников мало беспокоило отношение к ним рабочих, но отношение администрации и рабочкома волновало сильно. Они постоянно перебрасывались озабоченными взглядами и словечками:
— Не идут, упрямятся.
— Чай, все телефонят.
Всякое появление ответственных лиц одновременно и радовало и пугало плотников:
— Знать, к нам. Что-то бог даст, много ли надбавят.
— Надбавят… Накладут по шее и выгонят.
Начальствующие и ответственные появлялись и молча проходили мимо, точно плотники были не людьми, а бревнами, точно не нужны были склады и бараки.
Это полнейшее невнимание начальствующих было рассчитано, им хотели пробудить у плотников тревогу и желание поскорей выяснить свое положение.
Участок никак не мог отказаться от плотников: постройка домов, бараков, складов отставала от плана, к тому же в главном управлении все больше и больше говорили о досрочном окончании дороги, а это потребовало бы новые тысячи рабочих и новое жилье. И повышение оплаты плотникам было крайне нежелательно: оно повлекло бы повышение всем прочим категориям рабочих и взорвало бы все расчеты.
Елкин не видел иного выхода, как давление на плотников со стороны рабочкома, и отправился к Козинову.
— Как вы смотрите на плотничьи дела? — спросил он.
Козинов цыкнул желтой махорочной слюной и расщепленными ладошками вздыбил сильно отросшие волосы (ему было некогда ни побриться, ни постричься).
— Табак дело, табак!
— У них, может быть, особые условия, где-нибудь неустроенные, голодные семьи?
Козинов придвинулся к Елкину вплотную и заговорил с жаром:
— Голодные семьи?.. Ерунда! Здесь не голодные семьи, а свинья в колеса пятилетки, вымогательство! Здесь нужно ушки на макушку. Оступись чуть-чуть, дай рвачам палец, они слопают нас живьем.
Раздался телефонный звонок. Фомин звал Козинова и Елкина в партком.
— Обсудим, как быть с плотниками. — Фомин оглядел всех сидящих и остановил глаза на Елкине.
Инженер, предполагая, что партком выскажется за прибавку, начал подробно с цифрами доказывать, что нельзя повышать оплату. Не пятьдесят процентов, а двадцать, даже десять составят несколько миллионов перерасхода.
— Но ведь и силой удержать я никого не могу: труд у нас свободный.
Фомин хмыкнул:
— Вы как будто жалеете об этом?