Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
Настало время продвигать казахов выше по рабочей лестнице, и бригаду Тансыка перевели с земляных работ на скальные, вместо насыпи земляного полотна — убирать камень из выемки, рассекающей узким коридором Чокпарский горный перевал.
Выемка жила многообразно, шумно, а для казахов, которые были тут новичками, непонятно и даже грозно. В самой голове ее стояли три компрессора. Им на зиму были устроены камышитовые избушки. Они отапливались несравненно лучше, чем палатки и юрты рабочих, чем даже контора. Компрессоры сердито гудели, рычали, лязгали железом. От них по скалам тянулись гибкие, как змеи, резиновые шланги, по которым компрессоры подавали сильно
Девять человек рабочих-бурильщиков, каждый с бурильным молотком, были тем передовым отрядом, который вел первое наступление на гору. С частым стуком, скрежетом и визгом, точно в злобе и ненависти, бурильные молотки ввинчивали свои стальные жала — буры — в твердые скалы. Летели каменные осколки, брызги, пыль. Молотки сильно дрожали, встряхивали рабочих с головы до пят. Дул свирепый, оголтелый зимний курдай. Чтобы держаться на скалах, рабочие привязывались к ним ремнями и веревками.
Эти люди казались Тансыку особыми, сверхлюдьми. Крепкорукие, с пропыленной, темнокаменной кожей, они молча, спокойно двигались вперед. Ни разу не видал он, чтобы кто-то из них прикрыл лицо от ветра, поежился от холода, растерялся перед высотой и крутизной скал. У них были малоподвижные, редко мигающие, бесстрашные глаза, уверенная твердая поступь.
За этим передовым отрядом шел второй, взрывники. Они набивали взрывчаткой дыры, сделанные бурильщиками, и протягивали к ним подрывные шпуры. Это был совсем другой народ — беспокойный и требовательный. Они то и дело кричали:
— Не ходи туда! Убирайся оттуда!
Тансык не любил их: они мешали ему интересоваться и узнавать, как и что происходит на выемке, они требовали, чтобы он безотказно и немедленно исполнял их волю. И не только он, у них была огромная власть. Когда они давали команду: «Будем рвать!» — компрессоры умолкали, тепловозы и вагонетки уходили, бурильщики со своими молотками и все другие рабочие прятались по местам, какие указывали им взрывники. После этого наступал момент полной тишины.
И вдруг раздавался гром обычно в несколько таких сильных ударов, что земля широко возле выемки вздрагивала. Затем пробуренные скалы разваливались, над ними высоко поднимались тучи осколков и пыли. Ветер подхватывал пыль и мчал вдоль по выемке. Во время следующих один за другим громовых ударов Тансык невольно начинал оглядывать себя — жив ли он, при нем ли руки и ноги, ему все казалось: вот-вот разорвет его и разбросает наподобие камней.
Когда грохот взрывов затихал и взлетевшие в воздух камни упадали наземь — приостановленные работы возобновлялись: бурильщики принимались сверлить дальше, взрывники — готовить новые взрывы, экскаватор, тепловозы, каждый с составом пузатых емких вагонеток, убирать раздробленную гору.
Машины трудились упорней, чем люди. Экскаватор день и ночь, почти непрерывно, с коротенькими остановками только на то время, когда около него менялись люди, хватал своим железным ртом взорванную породу и переносил из отвала в вагонетки. Насыпав весь состав до краев, он давал короткий, но резкий, повелительный гудок. Тепловозик, откликнувшись экскаватору тоже коротким послушным гудком, немедля увозил ненужный здесь грунт в такие места, где нуждались в нем. На смену ушедшему тепловозу подходил другой, с пустыми вагонетками.
Тансыку было жалко эти маленькие машинки. На них постоянно гукал экскаватор, не довольствуясь этим, покрикивали разные работавшие на выемке люди: «Даешь! Уходи! Убирай поживей свой хвост!» Тспловозики суетились, тяжело дышали, либо толкали, либо
И к машинам и к людям при них у Тансыка было одинаковое отношение: люди казались ему немножко машинами, а машины — немножко людьми. Они переговаривались между собой на своем особом языке гудков, шумов, знаков. У машин Тансыка поражала людская разумность движений: экскаватор всегда брал нужную землю, аккуратно выбрасывал ее в вагонетки; тепловозы знали места остановок, понимали команду и людей и экскаватора.
Весь сложный механизм выемки был малопонятен Тансыку, казался грандиозным, неохватным. В нем Тансык занимал ничтожное место — убирал камни, оброненные экскаваторами и вагонетками на узкоколейный путь, по которому увозили ненужную породу, и мешавшие движению тепловозных составов. Тансык постоянно чувствовал свою незначительность. Копыто лошади, если оно способно к этому, вероятно, сознает себя более важной штукой. Послушно, подавляя усталость и боль, он делал все, что требовали от него и люди и машины. У него были примеры, что здесь шутить не любят: окажешься на чужом месте, не увернешься вовремя, не исполнишь команду — могут толкнуть, ударить, искалечить.
И только один бригадир Гусев не считался с этим. То пеший, то верховой, то в вагонетке, он постоянно, как ветер, носился по выемке — к экскаватору, компрессорам, к бурильщикам, взрывникам, — командовал, бранился, останавливал машины, запускал в них руки. И люди и машины, работавшие на выемке, беспрекословно слушались его. Тансыку он представлялся сверхчеловеком и одновременно сверхмашиной, повелителем. Встречая Тансыка, он обычно приостанавливался и говорил по-свойски:
— Здорово, брат! Как дела? Работай, старайся, хвалю за это!
Подержав Тансыка с месяц на уборке камня, Гусев вдруг распорядился:
— Бросай-ка, брат, лопату! Пойдем испробуем другое дельце!
Прошли мимо экскаватора, компрессоров и поднялись на гору к бурильщикам. У одного из них Гусев взял бурильный молоток и подал Тансыку.
— Нажимай крепче, чтоб меньше прыгал.
Тансык воткнул молоток в землю, стиснул ручки. Гусев дал струю воздуха. Молоток застучал, запрыгал. Бригадир крикнул:
— Нажимай!
Молоток врезался в камень, выбивал искры, встряхивал Тансыка, как ошалелый рвался из рук. Тансыку хотелось бросить дикую машину, убежать от нее подальше, и только страх перед бригадиром удержал его от этого. Побледнев от напряжения и неприятной дрожи, он продолжал нажимать.
— Вот-вот, — хвалил бригадир. — Не смей бросать, держи его, как необъезженную лошадь!
Совет пришелся по душе Тансыку, в самом деле было похоже, что в руках у него молодой, ярый конь, заседланный и взнузданный в первый раз.
Опыт удался. Гусев зачислил Тансыка в бурильщики и сам познакомил подробно с молотком — разобрал весь на части, рассказал, что делает каждая из них, потом собрал и велел Тансыку:
— А теперь — ты!
Тансык с опаской вывинчивал шурупы, снимал гайки, другие штучки и думал: «А вдруг они оживут, рассердятся и убьют меня». Но штучки, совсем недавно живые, сверлившие камень, сильно рвавшиеся из рук, теперь были неподвижны, как мертвые.