Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909
Шрифт:
Конечно, критику было необходимо раззвонить об этом; самоуважения ни на грош! Все его единомышленники набросились на меня, будто не понимая, что я сам не рад наказывать людей таким образом, а делаю это исключительно в назидание другим преступникам. Обычные меры наказания на глупых дикарей не действуют, не производят на них впечатления. (Снова принимается за чтение.)
«Опустевший район: из 40000 жителей осталось 8000».
Кейзмент не дает себе труда разъяснить, как это случилось. Он все нарочно окутывает тайной. Надеется, что читатели и все эти господа, такие, как лорд Абердин, Hopбери, Джон Морли и сэр Гилберт Паркер, ратующие за реформы в Конго, подумают, что этих людей убили. А вовсе нет. Подавляющее большинство их скрылось. Забрали
Один из жалостливых критиков замечает: «Другие христианские правители хоть и взимают налоги со своих подданных, но зато дают им школы, органы правосудия, дороги, воду и свет, охраняют их жизнь; а король Леопольд облагает украденную им страну налогами, но ничего не дает народу, кроме голода, горя, позора и рабства, кроме террора, тюрем, увечий и массового истребления». Типичная манера критиков! Стало быть, я ничего не даю? А евангелие, которое я посылаю оставшимся в живых? Ведь знают же это пасквилянты прекрасно, но скорее позволят вырвать себе язык, чем скажут правду! Я неоднократно повторял наказ, чтобы во время облав умирающим подносили целовать святой крест, и если это выполнялось, то я, несомненно, был смиренным орудием спасения многих душ. Ни у одного из моих хулителей не хватит порядочности рассказать об этом, но я прощаю им; всевышнему и так все известно, и в этом я черпаю утешение и поддержку». (Кладет на место доклад, берет брошюру, раскрывает посередине и пробегает глазами страницу.)
Вот он откуда пошел, этот разговор о «западне»! Еще один шпион — миссионер, его преподобие У.Г.Шепард! Беседовал с Кем-то из моих чернокожих наемников после облавы и выманил у него кое — какие сведения. Вот что он тут рассказывает:
«— Я потребовал тридцать рабов отсюда и тридцать с другого берега, сказал мне этот человек, — два слоновых клыка, две тысячи пятьсот комков каучука, тринадцать коз, десять штук домашней птицы, шесть собак и еще кое — чего.
— А по какой причине началось побоище? — спросил я.
— Я созвал на определенный день всех вождей с их помощниками и всех жителей — мужчин и женщин, пообещав закончить на этот раз переговоры. Когда они вошли через узенькие ворота (а забор был очень высокий, как здесь водится, из жердей, привезенных из других деревень), я потребовал выполнения моего приказа и пригрозил, что в противном случае они будут убиты, но они отказались платить, тогда я велел запереть ворота, чтобы они не убежали, и мы их перестреляли. Но часть забора рухнула, и некоторым все-таки удалось спастись бегством.
— Сколько же вы убили народу? — поинтересовался я.
— Да немало. Желаете взглянуть?
Именно этого мне и хотелось.
— Думаю, что мы убили человек восемьдесят — девяносто; насчет других деревень не знаю: сам я туда не ездил, а посылал своих людей.
Вместе с ним мы вышли в степь, расстилавшуюся за лагерем. Там на траве лежали три трупа, зачищенные до костей, начиная от пояса.
— Кто это их так искромсал? — спросил я.
— Мои люди съели их, — ответил он без запинки. Потом добавил: — Только те, у кого маленькие дети, не едят человеческого мяса, остальные не отказываются.
Слева от нас лежал труп рослого мужчины без головы, с огнестрельной раной на спине. (Все трупы были голые.)
— Куда девалась его голова? — спросил я.
— О, из нее сделали миску, тереть табак и диамбу.
Продолжая осмотр, мы бродили до вечера и насчитали сорок один труп. Остальные были употреблены на еду.
На обратном пути мы заметили труп молодой женщины, убитой выстрелом в затылок, без одной руки. Я попросил объяснения, и Мулунха Нкуса ответил, что им велят у всех отрубать правые руки и сдавать государству по возвращении из экспедиции.
— А не могли бы вы показать мне эти руки? — спросил я.
Он провел меня под навес, где тлел костер, и там я увидел все эти правые руки, висевшие над огнем; я насчитал 81.
У них в заключении томилось
Итак, еще одна подробность — людоедство! С оскорбительной назойливостью теперь заговорили о людоедстве. Причем клеветники не упускают случая подчеркнуть, что, поскольку я самодержец и одного моего слова достаточно, чтобы любое дело прекратить, постольку все, что совершается, совершается с моего соизволения и может быть причислено к моим действиям; иначе говоря, это делаю я, а рука моего агента — по сути дела моя рука! Неудивительно, что меня изображают в королевской мантии, с короной на голове, жующим человеческое мясо и возносящим благодарственную послеобеденную молитву. О господи, когда добрым людям попадается такая писанина, как исповедь этого миссионера, они просто теряют покой. Начинают кощунствовать — сетовать на бога: как, мол, он терпит на земле такого дьявола? То есть меня! На их взгляд, это непорядок. Их в дрожь бросает при мысли, что за двадцать лет моего владычества число жителей Конго сократилось с 25 миллионов до 15. «Король, у которого на совести 10 миллионов убийств! — шипят они и добавляют: — Рекордсмен!»
А многие уверяют, что не 10 миллионов, а гораздо больше: мол, если бы не моя деятельность, то при естественном приросте населения в Конго было бы в настоящее время 30 миллионов, — значит, на моей совести еще 5 миллионов, а в общей сложности 15 миллионов. При этом вспоминают сказочку о человеке, убившем курицу, которая несла золотые яйца, — сколько бы она еще снесла, не перережь он ей горло! Таким — то образом я и вышел в рекордсмены! Вспоминают, что в Индии раза два в тридцать лет Царь — Голод уносит до 2 миллионов из ее 320 миллионов жителей, и весь мир содрогается от ужаса и проливает слезы; а потом смеют уверять, что миру не хватило бы слез, если бы я и Царь — Голод на 20 лет поменялись местами. Людская фантазия все пуще распаляется, и вот уже Кто-то вообразил такое: двадцатилетний срок кончился, и Царь — Голод является ко мне и падает мне в ноги со словами: «Наставляй меня, о господин мой, теперь я уразумел, что я лишь скромный твой ученик!» Или такая картинка: приходит Смерть со своей косой и песочными часами, предлагает мне в жены свою дочь, хочет передать мне все свое дело, чтобы я его реорганизовал и возглавил. Возглавил всемирную фирму! Болезненная фантазия людей уже не знает удержу: начинают выискивать аналогии в мировой истории, штудируют биографии Аттилы, Торквемады, Чингисхана, Ивана Грозного и прочей подобной публики и, злорадно торжествуя, заявляют, что нет мне равного. Тогда принимаются изучать знаменитые землетрясения, ураганы и бури, извержения вулканов и другие катастрофы и выносят решение: всем им далеко до меня! Но, наконец, они все-таки находят (так им, по крайней мере, кажется) одно подходящее сравнение и нехотя признают, что было такое бедствие, как я, правда, одно — единственное — всемирный потоп. Ишь куда загнули!
Но это они всегда так. При малейшем упоминании моего имени они уже не могут оставаться спокойны, как не может стакан с водой контролировать свои чувства, когда в него всыпают зейдлицкий порошок. Какая только чушь не лезет им в голову! Один англичанин предложил заключить со мной пари — на какую угодно сумму, вплоть до 20 000 гиней, — что в течение двух миллионов лет никто из других приезжих не затмит меня в аду. Ослепленный злобой, этот человек даже не соображает, сколь глупа его идея. Глупа и лишена делового расчета: ни он, ни я фактически не выиграем пари, ибо потерпим колоссальные убытки на процентах, которые за это время нарастут на наши ставки. Ведь к моменту истечения срока пари, при четырех — пяти сложных процентах, скопилось бы столько денег (мне и суммы — то не назвать!), что на них вполне можно было бы купить всю преисподнюю!