Том 15. Книга 1. Современная идиллия
Шрифт:
Старичок, действительно, оказался древний: зубов нет, глаза вытекли, череп — совсем голый. Вместо всего — свидетельство корчевского полицейского управления, удостоверяющего, что предъявитель сего, мещанин Онисим Дадонов, имеет сто семь лет, или более, или менее.Сидел Дадонов в большом истрепанном кресле, подаренном ему покойным историком Погодиным, «в воспоминание приятно проведенных минут»; на нем была надета чистая белая рубашка, а на ногах лежало ситцевое стеганое одеяло; очевидно, что домашние были заранее предуведомлены об нашем посещении. Но в комнате
— Посмотрите на нашего старичка — вот и пакент у нас, не обманываем! Деньги за него каждый год платим — сорок копеечек!
И она указала на сорокакопеечную марку, которая была прилеплена к свидетельству, в знак того, что старик — казенный. Сверх того, она вынула из стола и показала нам засиженный мухами лист, на котором знаменитые посетители вписывали свои имена. Замечательнее всего были следующие * подписи: «Сумлеваюсь, штоп сей старик наказание шпицрутенами выдержал. Гр. Алексий Аракчев» * ; и под нею: «фсем же сумлеваюсь генерал-майёр Бритый». Последним подписался академик Михаил Погодин (июль 1862 года), и с тех пор уже никто к старичку не заглядывал.
— Да ведь в шестьдесят втором году ему и девяноста лет не было — что же тут было любопытствовать? — усомнился я.
— А кто его, батюшка, знает, сколько ему лет! — возразила молодуха, — лет уж сорок все сто семь ему лет значится — уж и стареться-то он словно перестал!
Начали мы предлагать старичку вопросы, но оказалось, что он только одно помнит: сначала родился, а потом жил. Даже об Аракчееве утратил всякое представление, хотя, по словам большухи, последний пригрозил ему записать без выслуги в Апшеронский полк рядовым, ежели не прекратит тунеядства. И непременно выполнил бы свою угрозу, если б сам, в скором времени, не подпал опале.
Таков неумолимый закон судеб! Как часто человек, в пылу непредусмотрительной гордыни, сулит содрать шкуру со всего живущего — и вдруг — открывается трап, и он сам проваливается в преисподнюю… Из ликующего делается стенящим, — а те, которые вчера ожидали содрания кожи, внезапно расправляют крылья и начинают дразниться: что, взял? гриб съел! Ах, господа, господа! а что, ежели…
— Но вы-то сами что-нибудь помните? — обратился Глумов к молодухе.
— Как не помнить… пожар был! все в ту пору погорели… А после, через десять лет, только что обстроились, опять пожар!
— Ну, что пожары! насчет обычаев здешних не можете ли что сказать? Например, песни, пляски, хороводы, сказки, предания…
Молодуха задумалась. Очевидно, не поняла вопроса.
— Время как проводите? — пояснил я, — песни
— Строго ноне. Вот прежде точно что против дому на площади хороводы игрывали… А ноне ровно и не до сказок. Все одно что в гробу живем…
— Отчего же, вы полагаете, такая перемена случилась? оттого ли, что внутренняя политика изменила направление, или оттого, что петь не об чем стало?
Но старуха опять не поняла.
— Как бы вам это объяснить? Ну, например… что, бишь? ну, например, литература… Прежде, бывало, господа литераторы и песни играли, и хороводы водили, а нынче хрюканье все голоса заглушило… * отчего?
— Урядники ноне… * — несмело ответила молодуха, точно сама сомневалась, угадала ли.
— Вот и прекрасно. Корреспондент! запиши! Урядники. Ну, а еще что можете сказать? чем, например, живете? кормитесь помаленьку?
— Так кое-чем. Тальки пряду; продам — хлеба куплю. Мыкаемся тоже. Старичок-то вон мяконького все просит…
— А как вы примечаете, когда изобильнее жилось, прежде или нынче?
— Как можно супроти прежнего! прежде-то мы…
— Щи мы, сударь, прежде ели! — крикнула из угла старуха, вращая потухающими глазами. И словно в исступлении повторила: — Щи ели! щи!
— Кашки бы… — сочувственно пискнул старичок, словно икнул.
— Но отчего же вдруг такое оскудение?
— Да как сказать… не вдруг оно… Сегодня худо, завтра хуже, а напоследок и еще того хуже…
— Ну, а урядники… не думаете ли вы, что они и в этом отношении…
— Должно быть, что они…
Но тут случилось нечто диковинное. Не успела молодуха порядком объясниться, как вдруг, словно гром, среди нас упала фраза:
— Урядники да урядники… Да говорите же прямо: оттого, мол, старички, худо живется, что правового порядка нет…ха-ха!
Мы удивленно переглянулись, но оказалось, что никто из нас этой фразы не произносил. В то же время мы почувствовали какое-то дуновение, как у спиритов на сеансах. И вдруг мимо нас шмыгнуло гороховое пальто и сейчас же растаяло в воздухе.
— Это не настоящее пальто… это спектр его! — шепнул мне Глумов, — внутри оно у нас… в сердцах наших… Все равно, как жаждущему вода видится, так и нам… Все видели?
Оказалось, что мывидели, но из хозяев никто не видел и не слышал.
— Прежде-то в нашем месте и кур, и уток, и гусей водили, — продолжала молодуха. — Я-то уж не застала, а дедушка сказывал. А нынче и коршуну во всей Корчеве поживиться нечем!
— Щи ели! щ-ш-ши! — опять цыркнула старуха озлобленно.
— А когда щи-то ели — вы еще застали? — продолжал допрашивать Глумов молодуху.
— На кончике. Помню, что до двадцати лет едала, а потом…
Но в это время таинственный голос опять прозвучал:
— А по-вашему, стоит только правовой порядок завести — и щи явятся… Либералы… ха-ха!
Спектр горохового пальто выступил на секунду в воздухе и растаял.
Мы поспешили расплатиться и уйти. Машинально расспросили дорогу к изобретателю perpetuum mobile и машинально же дошли до его избы, стоявшей на краю города.