Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
Если же вы шли в мюзик-холл, вас ждали там корпулентные создания в мешковатых фраках и с бриллиантовой булавкой, которые строго и решительно глядели в зал, сунув руку в прорезь жилета.
Вы знали, что это — не фокусник (где аксессуары?) и не ассистентка в розовом трико. Знали вы и то, что он не предложит вам скетч. Да что там, загадок не было. Он — бас, а значит — поет песни такого рода:
Брита-ния, Брита-шя,О, как же ты сильна!Как ты бодра, добра, храбра,Лю-би-мая страна!И
Обусловлено это, на мой взгляд, опасностями производства. Когда бас замечает вечер за вечером, что воротничок врезается в подбородок, и, не дай Господь, кровь течет из носа, он падает духом. «Наверное, — думает он, — есть менее опасные ремесла», и переходит к карточным фокусам или к имитациям, которые всем так знакомы. А чаще всего — вот, пожалуйста, — он в полной безопасности выводит жидким фальцетом пресловутые «Деревья».
Недавно меня глубоко тронула такая заметка:
«Монтгомери, Алабама. Орвил П. Грэй, двадцатисемилетний бас, отбывающий срок в тюрьме, смело сказал надзирателю, что не собирается портить свой квартет».
Скажет так тенор? А баритон? Да ни в жизни! Тут нужен человек, который спустится в подпол и легко вынырнет вверх:
Он что-то знает, он мало скажетИ катит волны вперед.Попробуйте это исполнить, забыв о себе!
Но вернемся к графам (у многих из них, я думаю, именно бас). Как я уже говорил, люди они хорошие, не только в жизни, но и в книге. Без них английская словесность была бы намного беднее. Шекспир просто пропал бы. Каждый драматург знает, как трудно увести людей со сцены. У эвонского барда этих проблем не было. Графы буквально кишели, а он и горя не знал. Возьмем, к примеру, строки:
Граф Сайденхем и ты, наш верный друг,Граф Брикстон, как и ты, любезный Далидж,И ты, о Баттерси, и ты, о Кройдон,Не говоря о славном КенсингтонеИ храбром Челси, подгоните их,Как гонят кошек, меткими камнями,А то пора и в бой, рога трубят.(Все выходят. Рога действительно трубят.)
— Видал? — говаривал Шекспир Бербеджу, и Бербедж соглашался, что заработок — легкий.
Одного я не понимаю, и никого не спрашиваю, чтобы не выдать невежества: почему один — граф…ский, а другой — просто Смит. Быть может (а может и не быть), что…ские выше прочих, вроде немецких «von». Представим, что на приеме графа Кройдонского знакомят с графом Стрэндом.
Хозяин говорит: «А, Перси! Разреши тебе представить…», и бежит к другим. Гости согласны в том, что он совсем свихнулся, но вдруг кто-то спрашивает:
— Как он сказал? Граф Стрэндский?
— Нет, просто Стрэнд.
— Просто Стрэнд?!
— Да.
— Не…ский?
— Ну, что вы!
Повисает молчание. Граф Мэрилебонский еле сдерживается. Где-где, но не здесь он думал встретить пролетария.
— Ах, — говорит он наконец, кисло ухмыляясь, — и не то бывает!
Бедный Стрэнд прижимает уши, надеясь только на херес. Остальные графы без…ский рыдают в голос, а там — и ретируются.
Замечание (не
Что-то в этом есть, спорить не буду. Король бесов не только строит козни, но и мажет лицо зеленым, что придает ему сходство с несвежей ящерицей. Многие умные люди считают, что из всех английских достопримечательностей хуже — только цилиндр. А голос у него низкий. Наверное, в юности он попал в дурную компанию.
IV
ПРОЩАЙ, ДВОРЕЦКИЙ!
Тот самый критик, который укорял меня в любви к графам, заметил и влечение к дворецким.
Как вам это, Уинклер? Отчасти верно? Может быть, может быть.
Да, я всегда боготворил дворецких. В детстве я от них не отходил. В юности я отягчал своим присутствием дома, где они были. Позже они были в моем доме. Словом, я чтил их, как мог. За полвека я ни словом, ни делом не унизил их в общественном мнении, а теперь, со всеми этими передрягами, они куда-то делись.
Помню, я читал о миллионере, которому не хватало голубей. Все у него было, а голубей — не было, во всяком случае — нужного сорта. В детстве они просто кишели, а теперь, при всем своем богатстве, он не мог раздобыть завалящего голубка. «О, где ты, мой голубь?!» — восклицал он. Так и я. Без голубей я обойдусь, но где мой дворецкий?
Возможно, сейчас вы напомните мне, что недавно в лондонском суде обвиняли молодого пэра, укусившего за ногу знакомую барышню, и показания давал дворецкий. Читал, читал, даже немного ожил, но ненадолго. Тут же я цинично подумал, что дворецкий был мнимый, как говорится — эрзац. Конечно, кое-где дворецкие есть, но роль их выполняют лакеи, постаревшие мальчики на побегушках и тому подобные твари. Человека, помнящего дворецких 1903 года, не проведут недоразвитые субъекты без двойного подбородка. И это дворецкий? Хо-хо, если разрешите так выразиться.
Один мой знакомый завел дворецкого, и я его с этим поздравил. Он мрачно выслушал меня, потом сказал:
— Да, Мергатройд не плох, знает свое дело. Если бы он только не катался на перилах!
Настоящий, отборный дворецкий исчез с Эдуардом VII. [38] Как ни старались притвориться, что при Георге было все то же, это не удалось. Послевоенный мажордом — синтетическая подделка. Когда мы, семидесятилетние, говорим о дворецких, мы имеем в виду тех, кто маячил за входной дверью в Мэйфере, на грани веков.
38
дворецкий исчез с Эдуардом VII — король Эдуард VII, сын Виктории, правил в 1901–1910 гг. Его сын Георг V— в 1910–1935.
То было время утренних визитов, именовавшихся так, ибо происходили они под вечер. Часам к пяти вы надевали фрак (и, конечно, жилет с белым кантом), надраивали добрый старый цилиндр (рекомендуем пиво), натягивали левую перчатку (не правую! Она в руке) и шли по утренним визитам. Взойдя на крыльцо вельможного дома, выдергали звонок, дверь открывалась, и перед вами представало величественное создание пудов на шесть, с багровым лицом, тремя подбородками, длинной губой и таким взглядом, словно вами погнушалась и ворона. «М-да, — говорил взгляд, — не к этому мы привыкли».