Том 17. Джимми Питт и другие

Вудхаус Пелам Гренвилл

Да, нынешний девиз Америки — «Манеры превыше всего». Правда, не все это знают. Например, «худощавый пожилой субъект в фетровой шляпе» привлек внимание полицейских тем, что дергал за турникет и проникал в метро. Однако суть в том, что даже в суде, перед судьей Дж. Р. Старли, он шляпы не снял. Служитель попытался исправить дело, но тщетно. Так субъект и сидел до конца, хотя мог бы знать, что это не принято. («Если вы не частный сыщик, — пишет мисс Пост, — непременно снимайте шляпу в закрытом помещении».)

Счастлив обличить невежу в печати.

Это Майкл Рафферти, 67 лет, проживающий в Бруклине на Миртл Авеню, 812. Да, Майк, зло даром не проходит.

III

А ТЕПЕРЬ ГРАФЫ

1

Вернувшись в Лондон, я обнаружил, что не зря уезжал даже на такой краткий срок. Издатели изменились. Там, где раньше звучало: «Брысь!», я слышал: «Заходите, мой дорогой, расскажите нам про Америку». Теперь, когда, позавтракав в Беркли, вы ужинаете в Сторк Клубе, трудно поверить, что в 1904 году человек, пишущий по-английски и побывавший в Америке, ценился как древний странник. Скажем, через несколько недель в «Тит-Битс» мне платили гинею за статью о нью-йоркской толпе, а «Сэндоу'з Мэгэзин» — целых 30 шиллингов за описание того счастливого дня, когда я побывал на тренировке Маккоя. В общем, ясно.

Теперь я был важной персоной. Когда приходилось объяснять британской публике что-нибудь американское, говорили: «А Вудхауз? Уж он-то знает». Доходы мои взвивались вверх, как вспугнутый фазан. Я заработал 505 фунтов 1 шилл. 7 пенсов в 1906 г. и 527 ф. 17 ш. 1 п. в 1907, а 17 ноября 1907 отхватил 203 ф. 4 ш. 9 п. Если бы в тот же день я не приобрел подержанный автомобиль (450 ф.) и не разбил его за неделю, я скоро стал бы одним из толстосумов, которых все так не любят. Происшествие с машиной вернуло меня на прежнее место и с большим, натужным трудом удалось мне опять собраться в Америку.

Было это весной 1909.

2

Я все еще вел в «Глобе» колонку «А кстати» и предполагал, что дней через девятнадцать, печально оглядываясь, подамся на соляные прииски. Однако на шестой день случилась странная штука. Я принес два рассказа и за одно утро продал их в «Космополитэн» (200 д.) и «Колльер» (300). В то время это соответствовало примерно 40 и 60 фунтам, и меня, получавшего гиней по десять, открытие буквально потрясло, словно я нашел австралийского дядю. Вот это я понимаю, сказал я.

Конечно, Нью-Йорк дороже Лондона, но и там можно было жить долларов на 500, особенно если под рукой добрый старый «Колльер» и благородный «Космополитэн». Злосчастному «Глобу» я отказал в мгновение ока. Потом, пылая надеждой, снял номер в отеле «Герцог» (Гринвпч-Вилледж) и разместился там с подержанной машинкой, бумагой, карандашами, конвертами и словарем Бартлетта, без которого нет и не может быть литературного успеха.

Не знаю, настолько ли он помог другим; не знаю и того, что бы я без него делал. Случилось так, что я не очень умен, мне трудно что-нибудь придумать, но дайте мне Бартлетта — и, пожалуйста!

Понять не могу, как это ему удается. Хорошенькое дело, 3 000 000 цитат (если не больше)! Как он начал, понять легко. Так и вижу — ходит, бродит, насвистывает,

а мать кричит из окна:

— Джонни, ну что ты слоняешься? Неужели нечего делать?

— Делать? — удивляется Бартлет (р. 1820, Плимут, Масс.)

— Ну, поработай в саду.

— Еще чего!

— Покружи волчок.

— А зачем?

— Тогда составь словарь крылатых слов, цитат и выражений.

Лицо его осветилось. Он, можно сказать, ожил.

— Мать, — сказал он, — ты права. Всякие эти «Быть или не быть», да? Бегу! Начинаю! Где бумага? Карандашика нет?

Что ж, прекрасно. А что потом? Не поверю, что он знал все на память и мог сказать с ходу, что изрек Альд Мануций в 1472 г., а Нарсис Ашилль, граф де Сальванди — в 1797. Наверное, расспрашивал.

— Ничего хорошенького не слыхали? — припирал он к стене собеседника.

— Вот Шекспир…

— Шекспира у меня хватает.

— А как вам Плиний Младший?

— Это еще кто такой? Что ж, валяйте,

— Плиний заметил: «То, что влечет нас в море или на сушу, легко перепутать, если смотришь вблизи».

— Ну, знаете! Собеседник цепенеет.

— Если это сгодилось Плинию Младшему, то уж пучеглазому трутню из Плимута, 1820…

— Ну, ладно, зачем горячиться? А Старший у вас есть?

— Тот сказал: «Все можно смягчить маслом оливы».

— Как, как?

— Маслом оливы. Смягчить.

— А сардинку? — парирует Бартлет. — Ладно, чего там, запишу, хотя чушь какая-то.

Так он и творил. Сперва в словаре было 225 с, а в последнем издании — 1254, не говоря о 577 с. указателя. Конечно, общество получилось смешанное, как в Консервативном Клубе, который снизил планку, чтобы набрать побольше народу.

Раньше вы не могли попасть к Бартлету, если вы — не Ричард Бэтел, лорд Уэсбери (1800–1873) или кто-нибудь в этом духе, а теперь просто не знаешь, с кем встретишься. Гавриил Романович Державин (1743–1816) часто говорит Алексису Шарлю Анри де Токвилю (1805–1859), что он совсем извелся.

— Видит Бог, я не чванлив, — сетует он, — но когда рядом с тобой этот Вудхауз или автор книги «Сорви банк в Монте-Карло»… Нет, не могу!

Алексис Шарль Анри разделяет его чувства. «Куда катится мир?» — вздыхают они.

Но мы тебя любим, Бартлет, несмотря ни на что. Где бы я был без твоей безотказной опеки, помощи, любви? Ну, братцы, взяли:

Кто у нас Бартлет?Мо-ло-дец!Кто молодец?Бартлет, Бартлет!Он хороший парень,Он хороший парень,Он хороший па-а-а-ренъ.

3

Печально глядя на отель «Герцог», я с ужасом заметил, что за 47 лет нашего знакомства он превратился в шикарное место, где можно что ни вечер плясать маримбу. В 1909 году там ютились бедные писатели, не склонные к танцам. За неделю, включая еду, мы платили столько, сколько теперь даем на чай (ладно, ладно, два раза) и еще спасибо, что с нас не брали больше, а то я прогорел бы за первый же месяц.