Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
Мисс Барбер решила, что это разумно. В конце концов, любой врач прописал бы то же самое. Сделав все, что надо, она узнала, что лечение не закончено.
— Тяжелый случай, — сказала мисс Уэлш, — запущенный. Идите домой, прочитайте алфавит от конца к началу, а потом принесите мне склянку с водой, три картофелины и 40 долларов.
Однако и это не помогло. Целительница растерялась, но тут же поняла, в чем дело.
— Зайдите в ювелирный магазин на угол 50-й стрит и 1-й авеню. Возьмите там в кредит драгоценностей на 500 долларов и подождите меня.
К сожалению, мисс Барбер поделилась
В беседе с лейтенантом мисс Барбер сказала:
— У меня что-то с животом, надо же вылечиться!
При всем восхищении такими мастерами, еще больше я преклоняюсь перед Робертом Уотсоном из Хобокена (45 лет). Осуществив мечты всех людей, достойных этого имени, он победил налоговую инспекцию.
По-видимому, преступная жизнь плоха тем, что полиция слишком настырна. Лезет и лезет! Перед самым моим отъездом они зашли и ко мне. Нет, я ничего не сделал. Я был чист, как свежевыпавший снег. Посетители (один — потолще, другой — потоньше) хотели всучить мне какую-то штуку, оберегающую от воров. Стоила она 8 долларов, и это еще мало, поскольку преступность ужасно растет. «Ну, день ото дня», — сказал толстый, а тонкий прибавил: «Чаще» — и предположил, что причина — в этих комиксах. Разжигают воображение.
Что до преступников, они обычно стучатся у черного хода и говорят, что пришли от бакалейщика. Когда вы открываете, они вас бьют по голове. Следовательно, нельзя пускать их, и тут вступает штука. Она — круглая, с глазком. Вы присобачиваете ее к двери и, заслышав стук, смотрите, а там говорите:
— Ах, от бакалейщика? Где же товар? Почему вы в масках? Что это за ружье, наконец?
Естественно, они убегают, громко вопя.
Сразу ясно, что получится. Такие кражи прекратятся, и тот, кто хочет неправедно подработать, будет вынужден приставать к людям на улице. Застенчивому человеку это очень трудно. Я бы сгорел от стыда. Ну, что это — подойти к незнакомому и сказать: «Я, видите ли, налетчик»? Как-то резко. Представляю такую сцену:
— Э… а… простите… не могли бы вы дать мне спичечку? Забыл, понимаете, а закурить надо. Доктор говорит, что много курю, но… Ах, вы тоже? Так-так-так… Доктор, знаете ли… Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь? [49] Хе-хе-хе. Быстро теперь темнеет. Не успеешь оглянуться — Рождество. Доброй вам ночи, мой друг, спасибо большое. Да, кстати! Не дадите ли мне свой кошелек?
Немного мягче, но все-таки — не то. А если он вообще глухой?
Вы говорите:
— Я, видите ли, налетчик.
49
Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь — первые слова Генри Моргана Стэнли (1841–1904), отыскавшего в Африке Дэвида Ливингстона (1813–1873).
Он отвечает:
— Э?
Вы:
— На-лет-чик.
Он:
— Э-э?
Вы:
— Ну, налетчик! Нарцисс, анемон, ландыш…
Он:
— Простите,
Но хуже всего в преступной жизни рутина, привычка. Вот, например, читаем в газете:
«Лазарь Коплович держит кондитерскую в Бруклине, на 60-й авеню. За последний месяц его ограбили четыре раза. Один и тот же человек приходит в одно и то же время и угрожает ему ножом. 3 февраля он взял 10 д., 10-го еще 10, 17-го и 24-го — ту же сумму. Полиция поставила в кондитерской сыщика, но несколько дней никто не являлся. Сыщика отозвали, а 3 марта вор снова забрал 10 долларов».
Несчастный этот вор. Раб привычки.
XI
БРОНЕНОСЦЫ, УРАГАНЫ И МНОГОЕ ДРУГОЕ
Уинклер, старый добрый Уинклер, простите меня! Перечитывая последние главы, я с неудовольствием заметил, что виляю туда и сюда. Вы задали мне вопросы, а я, чем ответить, отвлекаюсь на всяких улиток, мосты, метеориты, налетчиков, кукушек, о которых знать не хотят Ваши читатели и слушатели. Такие уж мы, эльфы. Болбочем. Вроде бы говорил, что окину взором человечество от Китая до Перу, но есть пределы. С этой поры буду идти прямо. Поскольку Вас занимает моя домашняя жизнь, с нее и начну.
Как Вы справедливо заметили, я живу на лоне природы. Семь лет подряд у меня был так называемый пентхауз на 14-м этаже одного дома (угол 84-й стрит и Парк-авеню, Нью-Йорк, Б 8-50-29), но теперь я переехал в деревушку под названием Ремзенбург, расположенную на Лонг-Айленде, совсем недалеко от места, где я жил после свадьбы сорок три года назад. Домик у нас хороший, с двумя террасами и садом вроде парка (12 акров). Не заедете ли?
Семья наша состоит из меня, жены, двух пекинесов, кошки и фокстерьера. Живем мы дружно, как моряки на берегу. Пекинесов мы привезли, а Билл (фокстерьер) и Пуна (кошка) нашли у нас желанный приют.
Происхождение их темно. Пуна зашла поесть, это понятно, на Л.-А. много бродячих кошек, которые рыщут по влажным лесам, помахивая хвостами. А вот Билл — собачка загадочная. Чистопородный фокстерьер, явно привыкший к высшему обществу. Почему же он там не остался? Быть может, ему надоели дрессура и забота, и он решил жить сам по себе.
Как бы то ни было, однажды он появился у нас в саду и сел, давая понять, что дальше идти не намерен. Отощал он страшно и так запаршивел, что мы с трудом разглядели, где же он сам. Ветеринар возился с ним день и ночь, нагоняя гемоглобина, поскольку кровь полностью перешла в паршу. Приятно вспомнить, что теперь ему приходится следить за калориями. Лиса, увидев его, просто умрет со смеху.
Из людей мы общаемся с Франсис, которая приезжает в собственной зеленой машине, чтобы помогать нам по хозяйству, с Болтонами, с несколькими соседями и местными детьми.
Один ребенок заглянул к нам, когда я поливал газон.
— Эй! — сказал он.
— Эй, — вежливо отвечал я.
— Чего делаешь?
— Газон поливаю.
— У-гу. Папаша у тебя есть?
— Нету.
— А мамаша?
— Тоже нет.
— А сестра?
— Нет.
— А брат?
— И его нет.
— А конфеты?