Том 18. Лорд Долиш и другие
Шрифт:
— Я принес вам вина, сэр, — сказал дворецкий в своей седой и доброй манере. — Мне казалось, что вы нуждаетесь в подкреплении.
Бренсепт был тронут. Он сел, и взгляд его смягчился.
— Спасибо большое, — сказал он. — Да, нуждаюсь. Что-то мне плохо. Наверное, от жары.
Дворецкий ласково улыбнулся.
— Нет, сэр, не от жары, — сказал он. — Можете говорить со мной откровенно. Я понимаю, трудно писать его милость. Многим художникам пришлось от этого отказаться. Прошлой весной одного увезли в больницу. Несколько дней он вел себя странно, а однажды вечером мы
Бренсепт застонал и снова налил себе вина.
— Как ни странно, — продолжал дворецкий, — без усов было бы так же трудно. Я давно служу тут и могу заверить, что его милость не отличался красотой. Поверите ли, я даже обрадовался, когда он стал их отращивать.
— А чем он плох?
— Очень похож на рыбу, сэр.
— На рыбу?
— Да, сэр.
Бренсепт задрожал, словно в него ударило электричество.
— Смешную?
— О, да, сэр! Исключительно забавную.
Бренсепт трясся, как кастрюлька с кипящим молоком. Странная мысль посетила его. «Забавную…» На экране не было забавных рыб. Мышек, кошек, собачек — сколько хочешь; но не рыб. Глаза его загорелись странным светом.
— Да, сэр, — говорил дворецкий, — мне стало легче. Я думал, усы помогут. Так и случилось поначалу, но теперь… сами видите, сэр. Нередко я тоскую по добрым старым дням. Мы не знаем своего счастья, сэр.
— Хотелось бы вам, чтобы их сбрили?
— Да, сэр! О, да, сэр.
— Хорошо. Я их сбрею.
Обычно дворецкие сохраняют бесстрастную важность, но оглушите их, ошеломите, и они подскочат, как мы с вами. Так поступил и Фиппс.
— Сбреете, сэр? — едва дыша, переспросил он.
— Сбрею, — ответил Бренсепт, допивая шампанское.
— Усы его милости?
— Именно. Сегодня же ночью.
— Но, сэр…
— Что такое?
— Осмелюсь спросить, как? Бренсепт нетерпеливо цокнул языком.
— Очень просто. Он пьет что-нибудь на ночь?
— Я отношу его милости стакан молока.
— Сегодня уже отнесли?
— Нет, сэр. Собирался это сделать после беседы с вами.
— А у вас есть снотворное?
— Да, сэр. В жаркое время его милость страдает бессонницей и принимает на ночь таблетку в этом самом молоке.
— Тогда пусть примет четыре.
— Но, сэр…
— Знаю, знаю. Вы хотите спросить, какая вам от этого польза. Очень большая, Фиппс. Если его лицо — такое, как вы говорите, вскоре я буду богат и не забуду вас. Итак, если я побрею его, я увижу что-то вроде рыбы?
— Да, сэр.
— Исключительно забавной?
— О, да, сэр! Много раз я смеялся…
— Очень хорошо. Что же, Фиппс, рассчитываю на вашу помощь. От вас зависит мое счастье. Поможете — и я женюсь на любимой девушке. Откажетесь — и я останусь угрюмым холостяком.
Дворецкий был искренне тронут. Он стал еще добрее и седее.
— Вот как, сэр?
— Именно так.
— Прекрасно, сэр. Я не хотел бы препятствовать вашему счастью. Мне ли не знать, что такое любовь!
— А вы знаете?
— Еще бы, сэр. Грех хвастаться, но было время, когда меня называли
— Так я и знал, — с чувством сказал племянник. — Мне надо немного. Покажите, где его спальня. Запирает он дверь?
— Всё в порядке, сэр. Летом его милость проводит ночь в гамаке, натянутом между двух больших деревьев. Это на лужайке, сэр.
— Видел, видел. Что ж, дело в шляпе. Не знаю, как вас благодарить. Если все выйдет, я не поскуплюсь. К вам потянутся слоны, груженные золотом, верблюды с драгоценными камнями, обезьяны, павлины… Вы сказали, вас зовут Джордж?
— Да, сэр.
— Тогда я назову Джорджем первенца. Если будет девочка — Джорджианой.
— Спасибо большое, сэр.
— Не за что, — сказал Бренсепт. — Рад служить.
Проснувшись, Бренсепт подумал, что видел дивный сон. Снилось ему, что он вышел из дому в полосатой пижаме и легком халате, с ножницами в руке, склонился над гамаком и начисто сбрил La Joyeuse. Еще не окончив вздоха, озаглавленного «Ах, если бы то была явь!», он понял, что явью это и было. Да, он воровато спустился вниз, осторожно пересек лужайку, защелкал ножницами… Это правда. Верхняя губа лорда Бромборо чиста и пуста.
Обычно Бренсепт не вскакивал с кровати, но сейчас вскочил. Ему не терпелось взглянуть на дело своих рук. Раньше, чем за десять минут он оделся и направился в столовую. Хозяин вставал рано. Даже ночная утрата не удержала бы его от завтрака и кофе.
Однако в столовой был только Фиппс. Бренсепт радостно с ним поздоровался.
— Доброе утро, сэр. Э-э… нельзя ли спросить…
— Можно, — ответил племянник. — Полный блеск. План выполнен.
— Я очень рад, сэр.
— Ни одной помехи! А вот скажите, — спросил племянник, накладывая на тарелку и бекон, и яичницу, — какую рыбу он напоминал?
Дворецкий ответил не сразу, и то в виде вопроса.
— Быть может, сэр, вы видели Осетра Освальда?
— Кого-кого?
— Освальда, сэр. В мультипликационных фильмах. Недавно, в свободный вечер, я был в кино, где шел занимательный фильм об его приключениях. Вылитый милорд, до усов.
Он удалился, а Бренсепт тупо глядел ему вслед. Воздушный замок рухнул. Он трудился всуе. Если смешная рыба уже существует, другой места нет. Охватив голову руками, он застонал над тарелкой. Тут открылась дверь.
— Ха! — сказал знакомый голос. — С добрым утром, с добрым утром.
Бренсепт обернулся. Бекон взлетел в воздух, словно им выстрелили из катапульты. Лорд Бромборо не потерял ни волоска. Усы красовались на его лице во всей своей славе.
— Что-что? — спросил он, принюхавшись. — Кеджери? [61] Прекрасно, прекрасно, превосходно.
Дверь открылась снова, вошел Эдвин, еще более глупый, чем всегда. Кроме того, он был озабочен.
— Знаете что, — сказал он, — отец куда-то делся.
61
Рыба с рисом и соусом карри.