Том 18. Лорд Долиш и другие
Шрифт:
— Чертенок! Страшный такой… Выглянул из-за спинки кресла — прямо нос к носу, честное слово! — и говорит: «Эгги, приятель… я за тобой, Эгги!»
— Так и сказал?
— Клянусь честью! «Я за тобой, Эгги, приятель», слово в слово! Как старому знакомому! А я никогда в жизни не видал этого постреленка.
— Вы уверены, что там был не розовый кролик?
— Нет, нет, нет! Чертенок! Что я, чертей не видел?
— А какой он был?
— Самый скверный, какой только бывает! Мне он сразу не понравился.
Девушка поджала губы и покачала
— Ну вот, я же предупреждала.
— Да, конечно, — заторопился Эгги, — но откуда же мне было знать, что это случится вот так вот сразу? Так вдруг — вот что страшно. И такой скверный чертенок… без всякого предупреждения…
— А вы чего, интересно, ожидали? — усмехнулась она. — Рекомендательного письма по почте?
Мой несчастный кузен все не мог успокоиться.
— «Я за тобой, Эгги», так и сказал, да еще так нагло, с ухмылкой… «Эге-гей, Эгги! Я за тобой, приятель!» Что мне теперь делать, как вы думаете?
— Вы в самом деле хотите знать? — прищурилась она.
— Да-да! Хочу! «Привет, Эгги…»
— Вам остается только одно: пойти со мной и отдать себя в руки Лоры Луэллы Стотт!
— А она разбирается в чертях?
— Черти — ее конек.
— А погреб у нее на уровне?
— Что?
— Ну… мне, ясное дело, надо подкрепиться, и поскорее. Какой смысл идти к этой вашей Стотт, если у нее ничего нет.
Девица изумленно вытаращилась на Эгги.
— Уж не хотите ли вы сказать, что станете употреблять спиртное после того, что случилось?
— Сейчас я нуждаюсь в нем больше, чем когда-либо. Употреблять? Разумеется! Стаканами, бутылками, ведрами!
— Так вы не хотите избрать путь трезвости? — Она говорила так, будто не верила своим ушам.
Теперь настала очередь Эгги изумленно вытаращиться и не верить своим ушам.
— Что-о? В такой момент? Когда каждый нерв в моем теле выдернут с корнем и завязан на сто узлов? Что за дурацкая мысль! Вы же разумная девушка, как вы можете предлагать такое? Разве вы не видите, как я потрясен, просто разбит вдребезги. Мои нервные узлы трясутся, как лимонное желе под ударами штормового ветра! Нет, вы даже не представляете, насколько это ужасно… «Эгги, — сказал он, вот так прямо и сказал, — за тобой я пришел, Эгги, старина…»
Она в отчаянии махнула рукой, как дочь сельского викария, которая обнаружила, что существенная часть прихожан тайно исповедует сатанизм.
— Ладно, делайте, что хотите. Идите своей дорогой. В конце концов, это ваши собственные похороны…
— Не надо так говорить! — вскинулся Эгги.
— …но когда наступит самый страшный час — а он наступит, поверьте моему слову, — вспомните, что в Храме Нового Рассвета вас всегда ждет теплый прием. Даже самые жалкие отбросы человеческого общества могут найти там пристанище.
Девица развернулась и зашагала прочь, оставив Эгги в одиночестве. Он нерешительно взглянул пару раз на дом, словно прикидывал, не слишком ли опасно будет вернуться и опрокинуть еще стаканчик, и, видимо,
Как оказалось, вернулся я вовремя, ибо как только сел на кровать, услышал щелканье ключа в замке. На пороге стояла мисс Бринкмайер.
— Поспал? — спросила она. Дался ей этот сон!
— Нет, — ответил я несколько раздраженно.
— Почему?
— Я слишком голоден.
— Боже мой! Если ты хотел есть, надо было позвонить!
Она ушла, и вскоре в дверях появился лакей, судя по виду, филиппинец. И что бы вы думали, он нес на подносе? Горстку сухого печенья, стакан молока и блюдце с отвратительным сморщенным черносливом!
Разумеется, я попытался урезонить этого парня, всячески расписывая достоинства телячьих отбивных и мясных пирогов, но получал в ответ лишь «Извините, да», «Очень хорошо, привет» и «Нет, наверное, тоже», ну и прочее в том же роде. Отчаявшись чего-либо добиться, я усталым жестом отпустил его, мгновенно уплел все, что было на подносе, и погрузился в мрачные размышления.
В комнате сгущались вечерние тени. Когда они сгустились уже более чем ощутимо, я услышал шаги в коридоре. Через мгновение дверь распахнулась, и вошла Энн Баннистер.
Выглядела она чудесно. Для несчастного, который ожидал в очередной раз узреть перед собой мисс Бринкмайер, вид цветущего лица Энн был подобен манне небесной. Он согревал сердце, а я не стану скрывать, что оно у меня крайне нуждалось в тепле. Чернослив оказался слишком тяжелым испытанием.
— Как самочувствие, Джозеф? — дружески улыбнулась она.
— Умираю с голоду.
— А в остальном порядок?
— Вроде бы.
— Там, где был зубик, больше не болит?
— Нет, спасибо, совсем не болит.
— Вот и славно. Поздравляю вас, сэр, с отличной рекламой.
— Что?
— Помнишь тех репортеров?
— Ах, да.
— Кстати, я дала им все, что они просили. Вообще-то это работа твоего пресс-секретаря, но он вертелся, как белка в колесе, с этими Мичиганскими Матерями, и мне пришлось вмешаться, иначе тебя разорвали бы на части. Я им разрешила сказать, что ты полностью поддерживаешь президента. Правильно?
— Да, конечно.
— Замечательно. А то я мало что знаю о твоих политических взглядах. А насчет будущего кинематографа они записали что, по твоему глубокому убеждению, в надежных руках людей, подобных Т. П. Бринкмайеру, ему ничто не грозит. Лишняя реклама нашему старикану не повредит, так ведь? Ты его любишь, да и сестру его не мешало задобрить, особенно после того, как ты сунул ей в постель мексиканскую рогатую жабу…
— Что-о? — вытаращил я глаза.
— Как это, что? — удивилась Энн.