Том 18. Лорд Долиш и другие
Шрифт:
— Предупредить? О чем?
— Сейчас уже нет времени, потом расскажу. Жди звонка. Затем он окончательно исчез, а я еще долго лежал, тревожно размышляя над его последними словами, которые прозвучали как-то уж очень зловеще. Однако постепенно природа взяла свое, и мой усталый организм наконец угомонился. Глаза незаметно сами собой закрылись, и я уснул. Первый мой день в качестве Джо Кули подошел к концу.
Думаю, каждому из вас приходилось просыпаться после кошмара, в котором вас преследовали свирепые тигры или подвешивали над костром кровожадные каннибалы, и, отирая пот со лба, говорить
Примерно то же самое я ощутил на следующее утро, когда, открыв глаза, припомнил странные события, изложенные в предыдущих главах. У меня словно гора упала с плеч, и в течение примерно пяти секунд мною владело чувство невероятного облегчения. «Ну и ну, — думал я, — приснится же такое! Чудеса, да и только».
Потом идиллия кончилась.
Первым, что заставило меня насторожиться, был рукав пижамы, торчавший из-под одеяла. Дело в том, что я несколько придирчив в отношении пижам и никак не принадлежу к числу тех, кто заскакивает на ходу в бельевой магазин и хватает что попало. Нет, моя пижама непременно должна быть шелковой и вдобавок с приятным живым рисунком. Рукав же, о котором идет речь, показался бы простым и грубым даже самому безразличному и лишенному вкуса наблюдателю, будучи пошит из какой-то дрянной патентованной шерсти и вдобавок окрашен в непонятный желтушно-зеленоватый цвет, заставлявший вспомнить лицо моего кузена Эгремонта за завтраком.
— Эге! — озадаченно произнес я. — Что еще за новости? Когда же мне в глаза бросилась хилая костлявая ручонка, которая высовывалась из рукава, все мигом встало на свои места. На сей раз даже зеркала не потребовалось. Рука и рукав информировали меня вполне официально, что тот якобы сон был вовсе не сон, я и вправду стал этим чертовым младенцем Кули вплоть до последней пуговицы и теперь снова буду вынужден ломать голову над тем, что теперь делать и чем все это кончится.
Удар оказался столь тяжел, что некоторое время я лежал в полной прострации, тупо глядя в потолок, будто подставился под правый боковой в матче с деревенским кузнецом. Однако слишком долго стонать и пережевывать свои горести мне не дали. Не прошло и десяти минут, как возле кровати возникла незнакомая секретарша с ручкой и сотней-другой фотографий, которые я должен был подписать. Секретаршу сменил массажист, потом другой, занимавшийся исключительно лицом, и, наконец, парикмахер, уложивший в должном порядке мои золотистые локоны.
Я лежал слегка помятый и гадал, ждать теперь педикюрши или следующим пунктом программы будет инструктор по ритмическому дыханию, когда передо мной неожиданно предстал дворецкий.
— Доброе утро, сэр! — поклонился он.
— Доброе утро.
Мне было приятно вновь увидеть его. Как и накануне, круглая сияющая физиономия и обширный жилет этого достойного представителя породы английских дворецких немало способствовали восстановлению моего нормального самочувствия.
— Заходите, присаживайтесь, — гостеприимно предложил я, уже успев привыкнуть к тому, что моя спальня стала универсальным местом переговоров. — Или вы просто так заглянули?
— Я принес завтрак, сэр.
Завтрак в постели — всегда завтрак в постели, при любых обстоятельствах, и я совсем было воспрянул духом, но, взглянув на поднос, обнаружил там лишь стакан молока, нечто вроде кучки опилок и очередную партию проклятущего чернослива. Поистине сладостная
— Эй! — возмущенно воскликнул я.
— Сэр?
— Что это?
— Ваш обычный завтрак, сэр, — уныло доложил дворецкий.
— Черт побери! — прошипел я. Потом вздохнул. — Ладно уж, это лучше, чем ничего.
Мой земляк сочувственно наблюдал, как я жую опилки.
— Суховато, сэр?
— Мерзость какая, — сплюнул я.
— Говорят, полезно от лишнего веса.
— Они всегда найдут, что сказать.
— Называется «сбалансированная диета», — кивнул он. — Не очень-то приятно, когда джентльмен вынужден соблюдать такой, с позволения сказать, спартанский режим. Я хорошо знаю, какой аппетит бывает в юном возрасте.
— Я тоже.
— Понимаю ваши чувства, сэр. Хоть вы и весьма значительная фигура в мире кинематографа, но тем не менее всего лишь ребенок, не так ли?
— И похоже, навсегда им останусь, если буду есть эту дрянь.
— Будь моя воля, я разрешил бы вам есть все что угодно. В конце концов, детство бывает лишь один раз.
— Или два.
— Что вы сказали, сэр?
— Нет, ничего.
— Вам бы сейчас хорошую порцию сосисок…
— Не надо, пожалуйста!
— Они там внизу как раз их едят. Сосиски с гречневыми оладьями.
— Вы что, издеваетесь?
— Нисколько, сэр. Просто мне пришло в голову… Если бы я мог рассчитывать на небольшую сумму в качестве компенсации за риск лишиться места, то решился бы, пожалуй, принести вам немного.
Чернослив обратился в пепел у меня во рту, что, впрочем, мало повлияло на его вкус.
— У меня нет денег, — признался я.
— Совсем, сэр?
— Ни единого пенни. Дворецкий вздохнул.
— Вот, значит, как. Что ж, очень жаль.
Я молча прикончил чернослив и отхлебнул молока. Деньги. Вот в чем корень всех моих проблем.
— А вы не могли бы дать мне взаймы?
— Нет, сэр.
Еще глоток. Дворецкий снова вздохнул.
— Мир полон печалей, сэр, — глубокомысленно заметил он.
— До краев.
— Посмотрите хотя бы на меня, сэр. Я бросил на него удивленный взгляд.
— А что с вами такое? По-моему, все в порядке.
— Если бы так, сэр.
— Вам-то чего слезы лить? Небось, завтракали, пока наружу не полезло.
— Вы правы, мой утренний прием пищи был вполне удовлетворительным… но разве в одном завтраке счастье?
— Ну да, есть ведь еще обед, не говоря уже об ужине.
— Боль изгнания, сэр, — объяснил он. — Горький хлеб чужбины. Отчаяние одиночества, вынужденного прозябать среди дешевых блесток и мишуры города, полного фальши, где трагедия скрывается за тысячами лживых улыбок.
— Вот как? — холодно заметил я.
У меня не было настроения выслушивать жалостливые истории. Не хватало еще, чтобы всякие дворецкие плакались мне в жилетку. Держать его за руку, утирать слезы и вообще быть родной матерью? Нет уж, спасибо!
— Вам, сэр, наверное, было бы интересно узнать, как я оказался здесь?
— Да нет, не очень.
— Это долгая история.
— Приберегите ее для зимних вечеров у камина.
— Хорошо, сэр. Ах, Голливуд, Голливуд… — Похоже, дворецкому не слишком здесь нравилось. — Блистательный вертеп, полный печалей, где таятся соблазны и застит глаза обманчивая слава, где души корчатся в огненной печи желания, где улицы омыты слезами оскорбленной невинности…