Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935
Шрифт:
Калмыкова. Дела такие, — секретные.
Шура (заносчиво). У вас всегда будут тайны от меня?
Калмыкова (строго). Ты снова об этом?
Шура. Я спрашиваю: всегда?
Рябинин (громко Лаптеву). Это вы оба наерундили!
Калмыкова. А я спрашиваю: ты способна серьёзно отнестись к великому и опасному делу, к великим мыслям, ко всему, что пред тобой открывается? Это тебе нужно решить
Шура. Мне обидно, Галина!
(Рябинин прислушивается.)
Калмыкова. Что — обидно?
Шура. Чувствовать себя чужой…
Калмыкова. Переломи своё детское самолюбие, пора!
Шура. Я хочу скорее понять всё и работать, как ты.
Калмыкова. То, что я понимаю, я понимала почти двадцать лет. И — не скажу, что уже всё поняла. Я предупреждала: тебе будет трудно. Ты мало читаешь и вообще… плохо учишься. У меня складывается такое впечатление: ты хочешь идти не с пролетариатом, а впереди него.
Шура. Неправда!
Калмыкова. Боюсь, что правда. Впереди пролетариата — позиция Ленина и подобных ему. Подобных — немного, единицы, и каждый из них прошёл долголетнюю школу тюрем, ссылок, напряжённой учебы…
Шура. Не сердись. Мне кажется, что ты и Яшка смотрите на меня как на временную полезность.
Калмыкова. Ну… Всё — временно! Прощай, я тороплюсь. Подумай о себе, Шурка. Ты — хороший, волевой человек, ты можешь быть очень полезной, но — нужно образумить волю. Иду.
Глафира. Выпили бы чаю…
Калмыкова. Спасибо, Глаша, некогда. Вот — булку возьму. И — сахару.
Шура. Возьми весь.
Калмыкова (усмехаясь). Не великодушничай. (Ушла).
Рябинин. Значит — так: стишки — к чертям собачьим! Сам сообрази: зачем печатать вредную ерунду, если можно её не печатать? И никаких статеек об этом блаженном болване — не надо. Так и скажи Тятину. Беги. Ну-с, теперь хлебнём чайку… (Шуре.)Угощайте!
Шура. Пожалуйста…
Глафира. Вот — поешьте сначала. Водки выпьете?
Рябинин. Очень выпью! Редчайшая жидкость. И — даже ветчина? И горчица? Вполне Валтасаров пир!
(Шура взволнованно ходит. Рябинин, взглянув на неё, подмигивает Глафире, та неохотно усмехается.)
Глафира. Кушайте. (Пошла за водкой.)
Рябинин. Нацеливаюсь. Вот докурю и начну. (Шуре.)Хороший старикан — Донат! Прозрачный старикан. Продумал, пропустил сквозь себя кучу вреднейшей ерунды и — достиг настоящей правды. Во Христа веровал, в хозяев и царей, во Льва Толстого. «Для бога жил — толка не вышло, говорит, теперь попробую для бедных людей жить». Простой егерь, испытал власть помещика. Воля у него была к правде, и взнуздал он волю отлично! (Шура
Шура. Этому учит Маркс.
Рябинин. Не только этому и не совсем так, но — именно это надобно понять прежде всего.
Глафира (вполголоса). Таисья идёт.
Шура. Ах… чёрт!
Глафира. Вы при ней поосторожнее.
Рябинин. Соображаю.
Таисья. Темно как!
Рябинин. Мы освещаемся мыслями, беседуем.
Таисья. А вы кто будете?
Рябинин. Водопроводчик. Молодая хозяйка чай пить пригласила меня.
Таисья. Александра Егоровна не хозяйка, хозяйка-то — Варвара, старшая сестра её.
Шура. Нижний этаж — мой и матери.
Рябинин. Так. Значит, ошибся я? Ну, что же? Теперь, заметно, молодёжь собирается хозяйничать везде, вот я и ошибся.
Таисья. Это — которая развращённая молодёжь-то, у которой ни бога, ни царя.
Рябинин. Вот что-о? А вы, значит, в бога верите?
Таисья. Конешно. А ты — нет, что ли?
Рябинин. Я как-то так… Неудобно как-то верить, бог у нас… сомнительный! Незаконнорождённый будто…
(Шура усмехается.)
Таисья. Ну, что это ты говоришь!
Рябинин (размышляет). Выдали девушку за старика Иосифа, а родила она как будто от архангела Гавриила…
Таисья. От бога-отца — что ты!
Рябинин. Да ведь он — бесплотен, бог-отец-то! Мы о Христе говорили, о боге, который пил, ел, по земле ходил. В местах, откуда я родом, на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?
(Шура хохочет, Глафира шьёт, наклонив голову.)
Таисья (ошеломлена, переходит на «вы»). Лысый вы, а… какое еретическое говорите!
Рябинин. Ну, что же особенное сказал я? Думаешь, думаешь… Все твердят: бог, бог, — а друг на друге верхом ездят.
Таисья. Бог… незаконнорождённый! Страшно слушать. В такое лютое время…
Рябинин. По-моему, в такое время надобно бесстрашным быть.
Таисья. Страшные вы все! Даже и старики. Будто не русские. Русские-то смирные.
Глафира. Это — смирные перетряхнули монастырь-то ваш?
Таисья. Там — солдаты были, они — с голода!
Рябинин. А если б голодные рабочие были?
Таисья. У рабочих-то ружей нет.
Рябинин. Значит — за малым дело, за ружьями? Так что, если голодный народ достанет ружья да потревожит сытых, богатых…